Тишина стояла гробовая. Грубер застыл в углу комнаты, тупо глядя на картину какого-то голландского художника, кажется, Ван Эйка. Молча, стараясь не шуметь стульями, сотрудники покинули комнату, и только потом, из коридора послышались их приглушённые голоса – они обсуждали совещание. Грубер выдохнул, обмяк. Сел на стул. Оглядел теперь уже пустую комнату. И вдруг почувствовал себя таким одиноким, что сдавило сердце, сжало горло, к глазам подступили слезы, лицо сморщилось в плаче…. Чарли сполз со стула на колени, сложил ладони, прижал их к груди, поднял голову и начал молиться…
2
Учёные разбредались по своим лабораториям, кабинетам и аппаратным, пытаясь делиться по пути мнениями, высказывать соображения. Но не получалось. Большинство сотрудников находилось в подавленном состоянии. Они боялись, их грызла досада и терзали сомнения. Это были отличные, настоящие специалисты, способные всё пожертвовать во имя истины, умеющие забывать даже о себе в острые моменты работы. Но их создание своей невидимой громадой уже давило на их разум, парализуя его. Их творение победило их волю. Они уже не были свободными птицами, летающими в небе науки, они ползли, как змеи, как черви, придавленные весом созданного ими монстра.
Им, как полководцу, ввязавшемуся в трудное сражение, не хватало передышки, глотка свежего воздуха, перегруппировки сил. И сегодня последняя надежда на этот глоток воздуха, на эту передышку-перегруппировку… умерла. Они не осуждали Грубера за сделанное и сказанное, они просто устало расходились по своим рабочим местам, чтобы там продолжить выполнять свою работу, но, уже не борясь, а покорно ожидая конца. И им уже было совершенно безразлично, каким он будет, этот конец.
Глава тринадцатая
1
Два всадника скакали без остановки целый день, не испытывая, впрочем, усталости. Просто по привычке иногда сбавляли темп, чтобы поговорить, а затем вновь пускались вскачь. Их четвероногий транспорт, аватары, также не обнаруживали ни малейших признаков утомления, всякий раз бодро беря быстрый аллюр или галоп после очередной короткой беседы своих седоков.
– Да! Выросла наша Бестерляндия! – поделился своим наблюдением старик. – В прошлый раз я этот путь проделал за полдня!
– Бестерленд растёт изнутри? – удивился Тестер. – Я думал…, вы говорили, что он только снаружи прибавляется!
– Растёт, окаянный, растёт! И изнутри, и снаружи! До сих пор не могу к этому привыкнуть!
– Так всё же: куда мы едем? – Тестер задавал этот вопрос уже третий или четвёртый раз, но до сих пор не получил на него ответа. Филгудыч глянул на него, и во взгляде отчётливо прочиталось: «Ну-у, достал!!!»
– Мы едем в очень любопытное место, которое я называю просто: «Край», а те, кто там живёт, зовут его ещё проще: «Рай»!
– Ух ты! А что ж там такого райского?
– Да всё! Представь себе жизнь без необходимости работать, без потребностей, без жары, холода и голода, без семей и родственных связей, без ответственности и обязанностей…, – вообще без всего. Даже одежду можно не носить! Только работа разума и эстетические наслаждения! Разве это не рай?
– Да уж! А не скучно им там? В таком-то раю? – Тестер живо представил себе жизнь без любимого компа, без ежедневного апгрейда (на что, собственно, и жил), без коньячка и табачка, без сына, без женщин, наконец…. И сразу как-то погрустнел…
– А вот приедем сейчас, да узнаем! – вскрикнул Филгудыч. – Прежде не скучали! – сказал, да и послал коня аллюром.
Тестер недовольно хмыкнул и припустил за ним. Они с трудом продрались сквозь густую чащу леса по еле видимой в сумерках тропе, и неожиданно увидели «Край».
2
«Край» действительно оказался краем. «Краем земли» Бестерленда. Причём, в самом прямом смысле этого выражения: зелёная травка лужайки обрывалась в чёрную бездну неосвоенного ещё пространства. Можно было, стоя на этом краю, опустить ногу или руку в эту чёрную бездну и увидеть, как у тебя исчезает то, что ты в неё погрузил. Исчезает начисто. Вместе с ощущениями. Сделаешь обратное движение – и вновь у тебя целые руки-ноги! Интересно!
Но ещё более интересным оказалось то, что этот «Край» (или «Рай») представлял собой не продолжение мозаики восьмиугольников, из которых лепился ландшафт Бестерленда, а какую-то непонятного происхождения огромную плоскую спираль, выдающуюся в пространство и очень похожую на нагреватель в старых электрочайниках. Размеры этого странного образования были таковы, что на нем свободно могла уместиться Красная площадь столицы с Мавзолеем и всеми соборами, да ещё место под ГУМ осталось бы.
Из-за своей «выпирающей» природы эта «спираль» была похожа на болезненный нарост на теле Бестерленда: начало она имела в одном из многоугольников, но с другими не соприкасалась: «невооружённым глазом» были видны большие чёрные прогалы. Конец этой штуки закручивался, как и положено спирали. «Таким образом, – понял Тестер, – связь с этим фрагментом ландшафта только односторонняя. А это значит, что в самой «спирали», возможно, происходят какие-нибудь гадкие неконтролируемые процессы!»
Так, видимо, оно и было: обычно ровный травяной покров Бестерленда здесь был весьма фрагментарным, и «в проталинах» просвечивала какая-то странная «земля» – фиолетового цвета. Деревьев почти не было – только чахлые кустарники всевозможных цветов. «Эта спираль – такой же восьмиугольник, из которых состоит весь Бестерленд, – понял Тестер, – только изменившийся под воздействием каких-то непонятных сил. Восьмиугольный кирпич – мутант!» И, удовлетворяенный своими выводами, Тестер перестал разглядывать форму «Рая» и перешёл к его содержанию. А оно было весьма многолико!
То здесь, то там стояли, сидели и лежали люди – человек, наверное, около двадцати – двадцати пяти. Чем они занимались – трудно было понять, потому что кроме людей на этой территории практически ничего не было: ни домов, ни огородов, ни скота, ни мешков, ни ящиков, ни повозок…, только несколько примитивных шалашей, да бревна вокруг…ну, мы бы сказали «кострищ», но здесь не жгли костров. Люди просто находились на этой территории, просто были: стояли, сидели, лежали, но – не жили в том смысле слова, к которому мы привыкли на Земле. Сколько потом Тестер ни общался с «райцами», он так и не смог избавиться от впечатления, что это просто шедшая куда-то толпа, которая остановилась ненадолго передохнуть, и что эти люди прямо сейчас встанут и пойдут дальше.
Жители «Рая» с любопытством взирали на подъезжавшего Тестера, а появившегося за ним Тюлефана встретили громкими криками радости. Сразу было видно, что старик Филгудыч – гость в здешних краях более чем желанный. Дед Тюлефан направил своего аватара прямо в толпу – поздороваться. Его засыпали вопросами.
– Эй, Тюлефан! Как поживает твой волкодав? – спрашивал один, имея в виду, очевидно, Точку Ру, а другой кричал уже раз пятый или шестой одну и ту же фразу:
– Старик, скажи: нам долго ещё здесь сидеть? Сидеть, спрашиваю, нам тут ещё долго?
– Видел «чистильщиков»?
– Обитель ещё цела?
– Ты Чаку привет передал, как я тебя просил?
– Водка есть?
– Есть водка?
– Ну, так ты водки привёз, противный старик?
– Бухнуть есть чо?
– Как добрался, Тюлефан? Водку захватил?
И так далее. Те, кто не кричал, просто подавали Тюлефану руку, когда он проезжал мимо них. Старик никому не отвечал на вопросы, а только улыбался, жал руки и кивал головой. А люди, видимо, и не ждали ответа, они просто рады были видеть старого друга.
– Зачем им водка? – тихо спросил Тестер, стараясь своими словами попадать в паузы между громкими радостными восклицаниями «райцев». – Цифроклоны же не пьянеют!
– А-а! Это такой местный религиозный ритуал, посвящённый Святой Матушке Земле! – громко (так что все услышали) и очень уважительно ответил Филгудыч. Его объяснение вызвало ещё один всплеск восторга.