― Нет, не звонил, Ника.
― Не знаю… так необычно все это. Еще вчера ты обещал разобраться с Рахметовым, а сегодня его арестовывают. Простое совпадение?
― Видимо так.
Должно быть, кто-то увидел у него эту самодельную бомбу, и в отличие от нас с Давидом не стал молчать и решил что-то предпринять на этот счет. Или же полицейские сами решили провести внезапный обыск (я помню, моя мачеха говорила о чем-то таком), а слухи об анонимном звонке ‒ это просто слухи.
Впрочем, в моей предыдущей школе какие-то хулиганы-адреналинщики то и дело звонили в полицию и предупреждали о бомбе, просто ради внепланового выходного дня. Возможно, что-то такое произошло и здесь, а Дохлый просто случайно попался со своей взрывчаткой? Может быть, и так…
Но в любом случае я была очень рада, что все закончилось, и больше не будет ни взрывов, ни угрожающих надписей, ни попыток изнасилования. Я вздохнула с облегчением и, наконец, окончательно успокоилась.
Мы с Давидом подошли к нашему общему подъезду, но тут парень задержал меня, обняв за талию.
― Ну, что, Ника, сегодня снова пойдем ко мне? ― нежным движением он убрал прядь волос с моего лица.
Я подавила вздох.
― Не знаю, Давид… По-моему сейчас мне лучше пойти домой и выяснить, что слышно о Коле ‒ наверняка его отца вызовут в участок. Может, наконец, нам удастся узнать, что к чему.
― А ты не передумаешь? ― спросил, наклонившись еще ниже ко мне.
Давид прижался губами к моим губам, поцеловал меня, тепло и сладко, отчего по моей коже пошли волнующие огненные мурашки, а в животе словно заплескались искрящиеся рыбки.
Конечно, я была бы не прочь провести еще один день в его доме. Мне не хотелось признаваться в этом даже самой себе… но правда была в том, что с каждым проведенным рядом с ним часом, я все сильнее и сильнее нуждалась в нем. Нуждалась в его объятиях, в поцелуях, в разговорах, да просто в нем, в парне, которого я любила.
Но наверное, именно поэтому мне и не стоило идти на поводу у своих чувств.
С каждым днем эти наши якобы отношения становились для меня все мучительнее, мне все больше и больше хотелось, чтобы он стал по-настоящему моим… и все равно я продолжала прятаться за свою гордость, как за броню. Продолжала, как бы холодно и одиноко в ней не было мне самой.
Привычно скрыв свои истинные эмоции, я снова стала той же девушкой, которой привыкла быть. Еще раз легко поцеловав Давида, обняла его за шею и насмешливо спросила:
― Значит, очень хочешь, чтобы сегодня я осталась у тебя?
― Как будто ты сама этого не хочешь, ― усмехнулся, прижав меня к себе еще крепче. ― Тебе самой-то не надоело изображать безразличие? Это нелепо, и каждым днем становится все нелепее.
Увы, в этом он был абсолютно прав. Вчера, например, мы с ним просто ели индийскую еду и смотрели сериал, уютно устроившись на диване, как какая-то скучная парочка, прожившая вместе не один десяток лет. Мы гуляли вместе, ходили в кино и рестораны, целовались на прощание, и все под эгидой того, что по-настоящему мы не встречаемся. Нелепо, не то слово.
― А может, это тебе пора перестать изображать безразличие? Это ведь ты хочешь, чтобы между нами было что-то большее, чем то, что уже есть. Интересно, с чего бы это?
― Просто меня раздражает твое упрямство.
― Ты знаешь, как с этим покончить, Давид. Если ты, и правда, хочешь меня всю, как ты тогда выразился, сначала предложи взамен что-то равноценное. Кто знает, может, тогда и получишь то, что хочешь!
В этой войне каждый из нас без лишних вопросов понимал, что нужно другому ‒ признание в любви, словестное подтверждение чувств. И если мое нежелание говорить слова любви было вполне объяснимо, ведь он поспорил на то, что я влюблюсь в него, то почему сам Давид все еще молчит, я могла только догадываться.
И раз уж Давид так и не сказал мне, что любит (по крайней мере, трезвым), то с какой стати мне самой хоть в чем-то ему признаваться? С какой стати мне объявлять капитуляцию и первой прекращать эту бесконечную войну?
Да вообще ни с какой!
Вот и сегодня мы просто поцеловались на прощание, так и не сказав друг другу того, что мы хотели услышать.
Дома меня встретила мама. Она еще не слышала о том, что произошло, и мне пришлось самой все ей рассказать ‒ для нее эти новости стали громом посреди ясного неба.
― Неужели Коля мог взорвать машину вашего директора? Просто черт знает что! Я должна позвонить Косте, узнать, что там происходит вообще.
Меня так и подмывало сказать ей, мол, вот частью какой семьи она стала и все пыталась сделать меня. Но все же с трудом я удержалась от этих обвинений.
На звонок мой отчим так и не ответил, и о том, как именно обстояли дела у моего сводного брата, мы обе узнали только вечером, после того, как Рахметов-старший вернулся домой. Оказалось, что его посадили в изолятор временного содержания, но скоро должны были перевести в СИЗО. Обвинения против него уже были серьезными (хранение взрывчатых веществ ‒ от шести до восьми лет лишения свободы), но в ближайшее время могли стать еще серьезнее (изготовление взрывчатки, убийство, нанесение тяжких телесных повреждений и т. д.).
И все же мой отчим не терял надежды спасти своего сына от тюрьмы.
― Улики косвенные, да и вообще никакие не улики, ― Рахметов сел за стол, но так и не притронулся к еде, которую перед ним поставила моя мама. ― Нашли какую-то бутылку со взрывчатой смесью в его сумке (даже не при нем, а всего лишь в сумке!), и сразу заклеймили его этим Вандалом, и тут же… тут же повесили на него убийство директора! Я знаю своего сына. Он никому и никогда не причинил бы вреда. Мы наймем лучшего адвоката, и все сразу встанет на свои места!
Могла бы я рассказать ему, что чуть было не сделал его сын во время той вечеринки… но все-таки не сделала этого, отчасти потому, что не хотела шокировать маму, отчасти потому что пожалела своего отчима ‒ наверное, лучше ему было не знать, на что действительно был способен его дорогой Коля.
― Ника, так все это произошло при тебе? Что говорят у вас в школе? ― спросила мама.
Я выложила им все, что знала, все слухи, которые бродили среди других учеников, в том числе самые дикие.
Вернувшись в свою комнату, я хотела, было, позвонить подруге, рассказать ей обо всем, что происходило в последнее время в моей жизни, но тут снова увидела несколько сообщений от Артура. Парень напоминал мне о том моем обещании ‒ еще совсем недавно я говорила ему, что как только поймают Вандала, он будет первым, с кем я пойду на свидание.
Неудобненько вышло! Я рассмеялась про себя. Кто же знал, что этого маньяка действительно когда-нибудь поймают?
Пришлось мне перезвонить одному из самых настойчивых моих поклонников:
― Понимаешь, тут такое дело… Я бы сходила куда-нибудь с тобой, правда, но сейчас я вроде как… с Третьяковым! ― я закусила губу, с трудом сдерживая смех.
Конечно, я еще никому из одноклассников не говорила про Давида, старалась не целоваться с ним на людях, но ведь Артур и сам мог понять, что между нами что-то происходит.
После моего признания в трубке на несколько мгновений повисла тишина.
― То есть вы с Третьяковым начали встречаться? ― переспросил парень, и в его голосе мне почудилась напряженная нотка.
― Не совсем, но… да, что-то вроде того.
Мажор молчал еще какое-то время.
― Ника, ― наконец, заговорил он, ― не хотел тебе говорить, но Давид и Санек заключили пари. Поспорили на мяч с подписью знаменитого баскетболиста, в кого из них ты влюбишься.
Выходит, в дело пошла тяжелая артиллерия? Интересно… Но еще интереснее то, что он раньше не рассказал мне об этом споре. Столько времени наблюдал, как Третьяков коршуном кружит вокруг меня, но так ни слова и не произнес о том пари.
― Давид поставил на кон приставку, ― усмехнулась я.
― Так ты в курсе?
― Ага. В курсе.
― И ты не против? Во, блин… Так значит, Третьяков выиграл?
― Нет, не выиграл. Да и не выиграет.
