Если он снова заключит меня в объятия, смогу ли я сказать себе «нет»? Захочу ли?

― Ты ревнуешь, ― не сдержав смешок, сказала очевидную вещь.

― А ты напилась. Ну и вид, ― зло сверкнул глазами. ― И ведешь себя, как не пойми кто. Обнимаешься с одним, целуешься со вторым, на свидание идешь с третьим, и все в один день. Меня тошнит от таких, как ты!

Грудь сдавило от обиды.

― А меня тошнит от тебя! Ты понятия не имеешь, какая я. Ты вообще ничего обо мне не знаешь, ― оттолкнув его от себя, покачиваясь, направилась к лифту.

Спасибо тебе, Давид, что не воспользовался моим состоянием. Спасибо, что снова ведешь себя, как сволочь!

Но схватив меня за предплечье, парень не дал отдалиться от себя, и чтобы не упасть, мне пришлось опереться на него.

― Кто это был?

― А тебе-то что? Тебя же тошнит от таких, как я.

― Кто это был? ― спросил в третий раз, захватив меня в железные тиски своих рук.

― Макар Власов, сын того самого Вадима Власова, не знаю, слышал ли ты о нем. Крутой «Порш», верно? Что ты там сегодня говорил про «подарить цветы и покатать меня на своей машине»? Как видишь, прекрасно обойдусь, спасибо! ― усмехнулась. ― Меня есть кому катать!

Вырвав букет из моих ладоней, Третьяков с силой и злобой треснул им по стене. Ароматные лепестки фейерверком брызнули во все стороны.

― Считаешь, что раз накачала себе губы, парни зайчиками перед тобой должны скакать? Катать на дорогих машинах?

― Считаешь себя первым парнем на деревне, но это Москва, а не деревня, здесь полно таких, как ты!

― Ты больше не будешь с ним встречаться! ― встряхнул меня, словно на секунду обезумев.

― С какой стати ты мной командуешь? Отпусти! ― я начала изо всех сил вырываться из этого захвата.

В этот момент он перестал меня держать, и, не удержавшись спьяну на этих высоких каблуках, я с размаху шлепнулась на пятую точку.

Третьяков стоял надо мной в своем длинном дорогом черном пальто, и в его глазах по-прежнему мерцало дикое пламя… каких-то несколько мгновений. Но потом он засмеялся, увидев, как комично я расселась на мраморной плитке у его ног.

Мы с ним находились в коридоре, ведущем к лифтам и стойке консьержа ‒ по идее, тому стоило если не вызвать полицию, так хоть проверить, что это за крики и ругань. В конце концов, за что ему платят? Меня тут по полу валяют, а он и не чешется!

― Вставай, Ларина, ― Давид подал мне руку, ― помогу дойти до квартиры!

― Вот еще, сама дойду! ― отказавшись от помощи, кое-как снова взгромоздилась на ноги. ― Перестань меня преследовать, Третьяков! ― с чувством произнесла, отряхивая зад. ― Вообще больше не подходи ко мне!

― С какой стати ты мной командуешь, непослушная девочка? ― усмехнулся, повторив мои слова.

Чем же я так провинилась перед Вселенной, что она заставила меня полюбить этого невыносимого парня?!

Проводив меня взглядом до лифта, Давид вышел из подъезда, видимо, отправившись туда, куда собирался изначально.

Чем-то, видимо, я перед Вселенной точно провинилась, раз она сделала нас соседями по квартирам. Помню, в детстве я нигде не могла укрыться от его насмешек, ни в школе, ни на площадке, ни в доме, а теперь…

Теперь все стало еще хуже. И намного, намного сложнее.

* * *

Давид

Через два часа вернувшись из качалки, располагавшейся в подвальном помещении одного из соседних домов, куда пошел во внеочередное время, просто, чтобы не находиться с этим существом под одной крышей, я успел увидеть, как отец дал шлюхе денег на пороге своей комнаты.

Мое лицо скривилось от отвращения. Терпеть его любовниц было трудно, но шлюх — просто невозможно.

Отчасти я мог его понять. Он всегда и все делал для того, чтобы избежать сложностей в своей жизни. Такой человек, я давным-давно это понял. А отношения ‒ это всегда непросто. И хоть отец неоднократно был женат, женился он именно потому, что хотел упростить свою жизнь, а не наоборот. Правда, этот план уже много раз терпел фиаско.

Воспитание сына — это тоже непросто. Его первая жена, Фабиана Марчетти, моя мать, работала в головном офисе итальянского бренда, магазинами которого он заправлял в России. Мать была карьеристкой, ребенок ей был не нужен, она отказалась забрать меня с собой в Италию. Отцу пришлось взять меня к себе. Пришлось, хоть он и не хотел. Я точно знаю. Слышал их с матерью дикие ссоры, крики, которые они и не пытались приглушить.

Сын, наследник, отцовская гордость, опосредованное бессмертие ‒ это одно. Мокрые подгузники ‒ совсем другое (выражаясь фигурально, когда они развелись, мне было пять лет).

И так в моей жизни появились няни. Правда, в нашем доме они не задерживались, по одной простой причине.

Девушек и молодых женщин отец подбирал симпатичных, даже красивых (не любоваться же ему было в собственном доме на крокодилиц?), и очень быстро они становились его любовницами. Со временем они начинали требовать чего-то, но на компромиссы отец идти не хотел. Разгорались ссоры, и в жизнь отца снова входили многочисленные сложности, которых он так старался избежать. И вот, не успевал я привязаться к одной няне, как в моей жизни появлялась другая.

Когда я подрос, место нянь в этом доме заняли модели, с которыми он знакомился на светских мероприятиях, посвященных бренду, филиалом которого руководил.

С девицами этого сорта ему было немного проще, но только до поры до времени. Это походило на игру. Красивые девушки, мечтая выйти замуж за обеспеченного человека, притворялись такими, какими он хотел их видеть, ну, а как только выходили… тут-то и открывались их истинные лица. Становилось понятно, кто они. Лицемерные пустышки, решившие, как и он сам, пойти по самому легкому пути.

Вот так я и рос все эти годы, наблюдая, как отец меняет пассий. Не стоит и говорить о том, как я их ненавидел. Не стоит упоминать о ссорах, происходивших между нами, после которых он угрожал отправить меня в школу-интернат на другом конце страны (хотелось крикнуть «Да отправляй!», но было жаль расставаться с друзьями). В конце концов, мне пришлось просто привыкнуть к существующему положению дел.

Как-то раз я спросил его, любил ли он мою мать, и он даже снизошел до того, чтобы поговорить со мной, как отец с сыном. Сказал, что любил множество женщин, в том числе Фабиану, и давно понял, что любви доверять нельзя, как и не стоит верить в само понятие «любовь». Его, говорит, донельзя романтизировали, переоценили концепцию и авторы песен, и писатели, и художники, и Голливуд.

И даже процитировал мне Александра Блока, строки, которые поэт посвятил своей первой любви, узнав о кончине этой женщины:

«Однако, кто же умер? Умерла старуха. Что же осталось? Ничего. Земля ей пухом».

Слова, сказанные великим поэтом и большим романтиком. Строки, наглядно демонстрирующие простой неоспоримый факт… когда любовь уходит, от нее не остается ничего. А значит, она была ничем изначально.

Отец сказал, что любовь как мираж. Как опьянение. И пока ты пьян, девушка кажется идеалом, этаким неземным дивом, но как только любовь проходит (а проходит она очень быстро), предстает перед тобой со всеми своими недостатками. И вот ты оглядываешься назад, понимая, что натворил под действием этого опьянения…

Он сказал, что не завидует мне, потому что в молодости, когда бушуют гормоны, оно сильнее всего бьет по голове. И посоветовал, пока я молод, не заводить никаких отношений, вообще о них не думать.

Конечно, слушать советы такого, как он, десять раз разведенного, было просто глупо. Но, по сути, в главном он был прав.

Вообще отец крайне редко интересовался тем, что происходит в моей жизни, зато любил похвастаться моими успехами перед друзьями. Как будто они были его заслугой, блин.

Я сам себя воспитал. И отлично справился.

Пройдя в комнату, я взглянул на свои спортивные награды. Баскетбол был главной отдушиной в моей жизни. Команда стала мне настоящей семьей. Моей единственной семьей. Не знаю, что бы со мной стало, если бы не спорт. Покатился бы по наклонной, как большинство таких, как я. Бухал бы, шлялся по клубам. Забил бы на учебу, на творчество. Не имел бы ни целей в жизни, ни сил, элементарной дисциплины для их реализации.