— Откуда ты это узнала?

— Старуха сказала. Что придёт муж из потомков богов и заберёт мою силу.

— Но я ничего не забирал.

— Пока нет.

— Тогда я ничего не понимаю...

Гулла сжала мою ладонь и уставилась на меня пронзительными глазами. Трудно было узнать в ней прежнюю колдунью, от красоты которой захватывало дух. Но она оставалась Гуллой — могущественной ведьмой, умелой воительницей и страстной женщиной. Моей Гуллой.

— Мне конец, но Скегги нужен сильный колдун, — прошептала ведьма. — Здесь, в Эглинойре никому доверять нельзя. Скегги может полагаться только на тех, кто был с ним с самого Свергланда. Остальные будут заботиться лишь о своей выгоде. Не давай брату забыть о том, что у нас нет друзей, но теперь стало куда больше врагов.

— Согласен, но...

— Сперва дослушай. — Голос Гуллы слабел, и я уже не знал, как ей помочь. Лишь ласково гладил по грязному лбу, не давая ей остаться в одиночестве на пороге смерти. — Омрик взят, но это лишь начало вашего пути здесь. Не нужно обладать даром прорицания, чтобы понять, как много вам предстоит сделать. Мерглумский король не простит вашей дерзости и захочет вернуть своё. Это не город, а золотые врата, и он нужен всем. Да и вы со Скегги не простите эглинов за... — она на миг замолчала. — За то, что случилось. Будет война — это ясно как день. Ты нужен брату, Хинрик, и нужен сильным.

— Но сила вернётся, — возразил я. — Не сразу, но...

— Позже, не сейчас. Но ты-то, ты, Хинрик, нужен Скегги уже сейчас. И не просто как начертатель. Ты должен стать самым могущественным колдуном на всём Эглинойре, чтобы у вас появился шанс победить. Одной хитрости будет мало.

Сверху доносились голоса, говорили по-сверски.

— Хинрик, ты там?

С обрыва свесился Скегги. Взглянул на Гуллу, и его лицо исказилось болью. Я не ответил ему, но брат всё понял по моим глазам.

— Сейчас прольём камни, чтобы остыли, и спустимся за вами, — добавил он. — Не оставляй её. Пошлю за Вивой.

— Помощь пришла, — сказал я, обернувшись к Гулле, но ведьме словно было всё равно.

— Поцелуй меня, — попросила она. — Хочу ещё раз это почувствовать прежде, чем...

Я осторожно прополз между остывающих, но всё ещё очень жарких камней. Огонь утих, жир прогорел. Пахло гарью, дымом, мясом и паленой щетиной. Я разодрал свою одежду в клочья, пока скакал по обломкам, не помнил, где оставил топор. Но и неважно. Ничего сейчас не было важно.

Нависнув над своей женщиной, аккуратно, чтобы ненароком не причинить ей боли или не надавить сильнее на её исстрадавшееся тело, коснулся сухих разбитых губ. Гулла подалась вперёд, обхватила меня единственной свободной рукой и впилась в меня с таким чувством, что я дёрнулся от неожиданности.

— Возьми, — выдохнула она и снова поцеловала меня — жадно, настойчиво, не терпя возражений. Как тогда, впервые, когда она пришла ко мне на берегу пустого острова.

Она продолжала меня удерживать, и не сразу я осознал, что это был не просто поцелуй.

Гулла отдавала мне свою колдовскую силу.

— Зачем...

Я попробовал оторваться от неё, предостеречь от ошибки, уговорить не решать всё сейчас вот так. Знал откуда-то, нутром чувствовал, что ей не повезёт так же, как мне. Для Гуллы это будет концом и смертью.

— Возьми, — повторила ведьма. Из её глаз скатились две слезы и смешались с грязью и кровью на лице.

— Не хочу. Не так.

— Так. Это моя последняя воля.

Она снова прикоснулась к моим губам. На этот раз нежно, как в те ночи, когда заигрывала, соблазняла и вспоминала, что была не только грозной воительницей, но и женщиной. Прощалась. Внутри меня всё сжалось, рыдания застряли комом в горле, но я ответил на эту ласку. Гулла всегда получала всё, чего хотела. Пусть получит и на этот раз.

— Возьми, — в третий раз сказала она, и я понял, что должен согласиться.

— Беру.

Она прижала меня к себе, стиснула скрюченными пальцами мой затылок, впилась мне в рот и выдохнула свою силу. Что-то тёмное, тягучее, чужеродное, но невероятно могучее начало разливаться по телу, и я не мог этому сопротивляться. Часть меня — та, что продолжала надеяться на лучший исход, — хотела остановить это, дождаться Вивы, дать шанс, воззвать к богам. Но разумом я понимал, что это пустое и ничего уже не изменить.

Гулла сделала выбор. Как всегда, всё решила сама.

Я покорился тёмному потоку, что вливался в меня, заставлял кровь бурлить, наполнял мощью и делал живым. Гулла продолжала удерживать меня до тех пор, пока не выдохнула всё без остатка.

Оторвавшись, она обмякла в моих руках.

— Похорони меня у воды. Где растут кувшинки.

— Обещаю.

Я коснулся её лба губами. Гулла замерла с открытыми глазами, глядя уже ничего не видящим взглядом на яркое солнце.

Всё было кончено — я понял это по тому, как по моим ногам пробежал мороз, какой всегда сопровождал Гродду и её слуг. С трудом заставив себя, отпустить её, я бережно положил ведьму на камни.

Несколько хирдманов спрыгнули, привязали верёвки и принялись толкать тяжёлые камни, пытаясь разобрать завал.

— Сейчас достанем.

— Поздно, — отозвался я, поднимаясь на шатающихся ногах. — Она у Гродды.

Кто-то подал мне руку, звякнули медные и серебряные браслеты. Скегги. Брат помог мне выбраться на поверхность, и лишь сейчас я увидел, чем всё закончилось для Омрика.

— Я сожалею и буду молить богов, чтобы дали ей достойное посмертие, — тихо сказал Скегги и приобнял меня за плечо.

Я понимал, что брату тоже нужно было выразить скорбь, но отчего-то сейчас не мог заставить себя скорбеть как подобалось вдовцу. Устремив взор на церковь, я увидел на её ступенях несколько связанных омрикцев. Двое монахов и, видимо, их главный — пузатый муж в расшитом пурпуром облачении с огромной спиралью на груди.

— Топор. — Я вскинул руку и пошевелил пальцами, призывая дать мне оружие.

Скегги понял, что я намеревался сделать, и попытался остановить меня.

— Это ценный пленник. Я тоже хочу ему смерти, но...

— Топор! — Взревел я, потеряв остатки милосердия.

Брат зажмурился, словно получил удар, но быстро взял себя в руки и снял оружие с пояса.

Выхватив секиру из рук Скегги, я направился к церкви. Обошёл провалы, перепрыгнул через обломки. Рана перестала болеть. Ноги прекратили трястись. Я сжался в пружину, и гнев во мне закипал всё сильнее с каждым шагом.

Жирный церковник увидел меня, увидел моё перекошенное болью и яростью лицо и оружие — и всё понял.

Я не произнёс ни слова. Молчал, когда он пытался с воплями отползти подальше. Не взывал к богам, прося принять жертву, когда секира вонзилась ему в шею. Лишь когда его кровь брызнула мне на лицо, и я ударил несколько раз, выражая гнев, я позволил себе закричать.

Закончив, я бросил топор прочь.

— Это был первый, — сказал я, когда ко мне подошёл Скегги.

— Мы не выяснили, кто её выдал.

— Это уже неважно.

Я закрыл глаза, чувствуя, как чужая сила вскипала в моих венах. Усилием воли я поджигал её, превращал в жидкое тёмное пламя, что растекалось по всем моим чреслам. Перед сомкнутыми веками плясали алые и чёрные тени — всполохи священого огня кровожадной Хевн, ибо месть властвовала надо мной, захватила меня и стала моей жаждой. Это было что-то чуждое, совсем не в моей природе, но я поддался этой силе, принял её и впитал каждым волокном своего тела. Ибо сейчас я в этом нуждался, а сила Гуллы могла дать то, что я желал.

— Арнгейл, великий дух и царь всех хищных птиц, услышь мой зов и повинуйся моей воле. — Я открыл глаза и начертал в воздухе руну призыва. — Услышь меня, Птичий царь, и покорись. Приведи всех птиц в округе. Овладей их разумом и обрушь мощь когтей и перьев на Омрик. Обрушь их на каждого жителя, что жаждал казни Гуллы. Раздерите в клочья всякого, кто радовался её страданиям и видел в этом развлечение. Убейте мучительно всех, кто предал её, схватил, надругался над ней и опозорил. Словом крепким и волей железной я приказываю тебе, Птичий царь, — убейте всех. И убейте сейчас.