Кажется, он понял причину недомогания, но не стал никого обвинять, не убедившись окончательно. Но Ывносар ему не поверил. Он возил лекарей, платил им деньги за визиты и лекарства, пока совершенно не разорился.

Я молчала. Молчала, когда целитель говорил о десяти днях, молчала, когда городские лекари выдумывали несуществующие болезни и давали бесполезные лекарства. Мне страшно было признаться в том, что я сделала. Я даже не смела молиться Пресветлой, выпрашивая прощение.

Но страшнее всего мне было сегодня утром, когда я зашла проведать Турну. Она смотрела на меня и грустно улыбалась, качая головой. Я поняла, что она всё знает, не выдержала её взгляда и убежала сюда.

Скажи, что мне теперь делать? Если бы я могла уйти…

— Куда? — не поняла я.

— За грань. В царство теней, — едва слышно прошелестела Мурун, так, словно уже стала тенью.

— Знаешь, мне кажется, ты этим вину свою не искупишь. Ни перед семьёй, ни перед Пресветлой матерью нашей. Семье ты должна помочь вернуть прежнее благосостояние. Без твоих знаний и навыков они не смогут поднять новое для себя дело. Кстати, подумай, кого из семьи ты сможешь обучить учёту.

— Шелю могу. Она очень сообразительная и схватывает всё на лету. Младшую невестку тоже надо научить. Если у них в планах отделиться и переехать в Столицу, то должны уметь вести учёт, — думая о предстоящих делах, Мурун собралась и перестала шмыгать носом.

— Вот и хорошо. Для того, чтобы получить прощение Пресветлой, потрудиться придётся больше.

— Я готова, — смиренно опустила голову несчастная жертва собственной любви.

— Давай об этом позже. Мой питомец проголодался, да и я с удовольствием выпила бы чашку кофе с бутербродом из овечьего сыра.

Мы поднялись, отряхнули юбки и пошли по направлению к дому.

«А ямку закопать!» — напомнил кот, вольготно расположившийся в колыбели моих рук.

— Подожди немного, — попросила я Мурун, разговор с которой был ещё не закончен.

Шагнула в сторону, где справил нужду Филипп, и, сметая ногой мягкую почву, замаскировала следы его пребывания.

«Теперь твоя душенька довольна?» — потрепала загривок питомца.

«Пойдёт. Хотя грести следует старательнее», — зевнув, ответил фамильяр.

— Ты говорила, у тебя ко мне дело есть? — напомнила женщина, терпеливо дожидавшаяся, пока я выполню поручение кота.

— Да. Надо составить договор о выплате процентов с прибыли. Знаешь, как это правильно сделать?

— Знаю. Но не понимаю, зачем. Ывносар никогда не нарушит… — начала было Мурун, но я её прервала.

— Бывает, сам человек не знает, что сделает по сложившимся обстоятельствам, — собеседница виновато опустила голову. Сделав вид, что не замечаю её реакции, я продолжила, — поэтому мы зафиксируем обещания на бумаге и скрепим их нашей подписью. Так будет куда надёжнее.

— Ты права, — согласилась собеседница, ускорив шаг. Любое, даже случайное, напоминание о её преступлении бередило раны души, заставляя бежать и прятаться.

— Подожди, — задержала я её. — Вот что думаю… Не надо рассказывать свою историю семье. Достаточно покаяться перед сестрой. И рассказать о том, как грех искупать будешь.

Мурун грустно покивала:

— Ох, натворила я дел.

— Там, где я родилась, говорят, что жизнь прожить — не поле перейти.

— Как это?

— В смысле, что всякое может случиться. А один мудрый Учитель сказал: «Первым пусть бросит в меня камень тот, кто сам безгрешен».

— Бросил кто? — широко распахнув глаза и прикрыв рот ладошкой, несчастная женщина с трепетом ждала важного для себя ответа.

— Не нашлось таковых.

Хоть я и собиралась выехать в Столицу пораньше, но подписание договора, который мне зачитал Аер, наставления по приготовлению и подаче кофе, согласование суммы дотации в кофейню и сроков предоставления отчётов — деньги счёт любят — заняло всё утро и часть дня.

— Как же я устала «отдыхать», — выдохнула, садясь в повозку Синоса. — Приеду домой, залезу в ванну и буду расслабляться.

— Понимаю, — разулыбался возчик, поправляя на себе упряжь. — Мне тоже мало времени в Деревеньке для отдыха остаётся.

При этом выражение его лица было таким довольным, что слова эти никак не воспринимались жалобой.

Ненавижу гамаки! В них невозможно расслабиться, чтобы отдохнуть и выспаться. Сегодня же устрою себе нормальную лежанку. Соберу несколько ковров, укрою кошмой, пледом и следующую ночь буду спать нормально.

Непонятно только, почему спине не только неудобно, но ещё и холодно. Сейчас повернусь на бок… Упс! Кажется, запуталась в гамаке, как в крепкой паутине, даже пошевелиться не могу. И глаза, придавленные повязкой, не открываются. Повязка? Но я не пользуюсь маской для сна. Может, ещё сплю и мне снится странный, неприятный сон?

Послышались шаги. Рядом кто-то остановился. Почувствовав на себе пристальный взгляд, я завозилась изо всех сил. Неизвестный наблюдал, не делая попытки помочь мне, потом заговорил. Язык незнакомый. Похож на пашун, примерно как русский на болгарский. Понятно через два слова на третье. Сосредоточилась, обращаясь к своим способностям. Лёгкое головокружение и…

— Очнулась… Интересно, почему раньше срока? Но так даже лучше. Пока Сарон придёт, я успею несколько исследований провести. С чего бы начать?

Похоже, мужик любил поговорить сам с собою. Но ой-ой! Это он меня исследовать собрался? Не хочу! Мышкой подопытной я могу быть только для Френки. Потому что безоговорочно ей доверяю. Хотела было сообщить об этом, но рот тоже был заклеен. Говорить, похоже, тоже некому. Исследователь ушел.

«Да твою ж конную дивизию!» — ругнулась я и заклинанием убрала с себя все путы.

Глаза, освобожденные от плотной повязки, резанул белый яркий свет, словно в операционной или в морге. Стол-то точно прозекторский — холодный, как кусок льда. Хотелось быстрее встать, согреться и прийти в себя. А ещё получить ответ на вопрос: где я и как здесь очутилась?

Спустила босые ноги с высокого стола и спрыгнула на пол. Хорошо, что одежду не сняли. Неловко было бы воевать за свободу нагишом. То, что я в плену, понятно без дополнительных разъяснений. Свободных людей не фиксируют и опыты над ними не ставят.

Помещение, скорее всего, было лабораторией. Стол, с которого я только что спрыгнула, располагался посреди комнаты. И он явно был непрост. Помимо множества фиксаторов по краям, в изголовье красовался откидной колпак, напомнивший сушилку из парикмахерских прошлого столетия. Только размером побольше и распилен пополам. Клубок разноцветных проводов разного диаметра, окутывавший колпак, постепенно сплетался в плотный жгут, уходивший в нутро металлического ящика. Ручки, тумблеры, мониторы и датчики покрывали фасад аппарата.

Сложный агрегат, подумала я, обходя его против часовой стрелки.

На самом деле оказалось ещё сложнее. В пространстве между стеной и ящиком располагалось кресло. Над его спинкой тоже был откинут колпак — двойник того, что «украшал» прозекторский стол. Провода к нему тянулись из другого бока аппарата. Похоже было, что это части одной системы. Понять бы, для чего она нужна и зачем здесь я.

Пол студил ступни, и я, осматриваясь, то и дело переступала с ноги на ногу, пытаясь согреться. Что же делать? Идти напролом, не зная куда, было боязно. Неплохо бы узнать о том, где я нахожусь.

Скоро должен вернуться естествоиспытатель, у него и спрошу, решила я и с ногами забралась на кресло.

Его поверхность, несмотря на прохладу в кабинете, была тёплой, словно подогревалась. А ещё там лежал аккуратно свёрнутый плед, смотревшийся совершенно неуместно в этой обстановке. Мягкий, лёгкий, глубокого зелёного цвета, расшитый по всей поверхности разлапистыми золотистыми листьями, которые напоминали каштановые, но более изящные и тонкие. Конопля, что ли? Ах, какая разница! Главное, что, закутавшись в покрывало, я начала согреваться.

Дверь неслышно отворилась, и человек, кативший перед собой какой-то прибор, вошёл в комнату. Колёсики установки вихляли, не желая ехать ровно, и всё внимание катившего было поглощено тем, чтобы аккуратно вписаться в дверной проём. Наверное, поэтому исчезновение подопытного объекта, то есть меня, было замечено не сразу.