— Нормально, — прихрамывая, доковылял до подготовленного места котик и начал моститься, выбирая удобную позу. Но заметив, что я наблюдаю за ним, обиженно прошипел:

— Иди погуляй. Позову потом.

Смеяться в голос не стала, чтобы не обидеть стеснительного зверька. Сдерживая улыбку, пошла посмотреть, что же там дальше, за оградой.

За плетнём кто-то пытался заглушить собственные рыдания. Но, похоже, горе было такой силы, что всхлипы вырывались и через платок, прижатый к лицу, и через ладони, которыми женщина старательно зажимала себе рот.

— Что случилось? Почему ты так горько плачешь? — осторожно дотронулась я до плеча страдалицы. — Могу ли я чем-то тебе помочь?

Женщина, поняв, что она не одна, затихла и отрицательно затрясла головой.

— Всё в порядке, — глухо сказала она в мокрый от слёз платок. — Мне не нужна помощь.

По голосу я её и узнала. На маленькой полянке среди кустарника, спрятавшись от всех, рыдала Мурун. Понимаю, что у женщин время от времени наступает непреодолимое желание поплакать. Причина не важна: сломанный ноготь, грустный фильм, за компанию с подругой. Такие слёзы полезны. Они омывают душу, смывают накопившийся негатив, гармонизируют эмоции. Лучше вовремя десять минут поплакать без особой причины, чем потом болеть от накопленных стрессов и раздражения.

Но слёзы Мурун были другие. Так рыдают, когда понимают, что надежды больше нет. Всё кончено, и не будет больше в жизни ничего светлого и хорошего.

— Ну нет, так нет. Зато у меня к тебе дело есть, — согласилась я, но уходить не торопилась. Наоборот, подобрала опостылевшие юбки и присела рядом. — Ты поплачь. Я подожду.

Сорвала с куста ветку и, не глядя на соседку, принялась не торопясь ощипывать с неё мелкие листочки. Оторву, покручу в пальцах, рассмотрю со всех сторон и пущу планировать по лёгкому утреннему ветерку. Знала, что Мурун наблюдает за моими бессмысленными, монотонными, повторяющимися действиями, как и то, что наблюдение за мной её успокоит лучше слов и отваров.

«Агуня, ты где? — позвал меня ментально кот, не желавший признавать никаких других моих имён. — Я уже всё. Забери меня».

«Лапушка, а ты мог бы ко мне перетечь? Я тут рядом, за кустами», — попросила Филиппа, надеясь на то, что кот не станет капризничать.

«А ямку закопать?»

«Позже!» — ответила я, и почти в то же мгновение мне на колени плюхнулась тушка фамильяра.

Ведя ментальные переговоры с питомцем, даже на минуту не переставала ощипывать веточку, засыпая маленькую полянку оборванными листьями. Моя веточка уже наполовину облысела, но зато рыдания прекратились, всхлипы слышались всё реже и реже. И наконец я услышала тот самый глубокий прерывистый вздох, которым обычно заканчивается поток женских слёз.

— Вот и я такая же сломанная, ощипанная, засыхающая, как эта несчастная веточка, — сказала Мурун грустно, потянулась и забрала у меня замученный побег. Покрутила его в руках и вдруг, резко зашвырнув ветку в кусты, воскликнула: — Зачем он тогда так сказал?

— Кто сказал, Мурун? — не поняла я.

Та посмотрела на меня так, словно только что увидела. Опухшее от слёз лицо, покусанные губы, глаза, блестевшие от невысохших до конца слёз. Женщина смотрела на меня невидящим взглядом, думая о чём-то своём, и вдруг цепко схватила меня за руку.

— Послушай, добрая госпожа, я тебе сейчас расскажу всё, а ты реши, что мне дальше делать.

Ой, нет! Избавь меня, ради Великой Вселенной, от душевных стриптизов и роли судьи! Хотелось закричать, вырвать руку и, подхватив кота, убежать в дом. Но вспомнив, что я врио местной богини, промолчала.

— У отца на базаре была лавка. Он очень гордился тем, что торгует не в рядах, а в собственном магазине. Товар был такой же, как и на рынке, но не надо бродить в толпе в поисках нужного, торгуясь за каждую репку, а можно купить всё в одном месте. Дела шли успешно, работы было много, и уже в семь лет я помогала по мере сил. Конечно же, тяжёлые мешки меня не заставляли таскать. Но я могла посчитать и записать остатки, следила за чистотой в лавке, оставалась за прилавком, когда отцу необходимо было отлучиться. Мне нравилось учиться читать, считать и писать. Даже подумать не могла, что это станет моим проклятием.

Вторую жену отец взял, когда мне было лет двенадцать. Несмотря на скупость и предстоящие траты, он вдруг решил, что моя мать старая, скучная и не вдохновляет его. Так в доме появилась девушка старше меня года на четыре. Обычно столь юных не отдают второй женой, но семья мачехи сильно бедствовала и закрыла на глаза на традиции, позарившись на выкуп. Отец потерял голову. Он ужом вился, балуя девушку, желая заслужить её расположение. Дорогие ткани, золотые браслеты, сладости и редкие фрукты нёс отец в комнату своей возлюбленной. В те дни, когда в сады правителя за плату открывали доступ, он возил её гулять под тенью цветущих шкиду.

Мы с мамой только переглядывались, помня о его жадности. Обычно наша семья ела то, что уже нельзя было продать. Одежду латали и перекраивали по многу раз. Украшений, даже самых неказистых, у нас с мамой никогда не было. А выходить из дома было запрещено — чтобы обувь не стаптывали. Да мы сами не стремились на прогулки. Куда пойдёшь в таком тряпье?

Вскоре родилась Турна. Отец даже соседей угостил в честь такого события, чем несказанно удивил всех. К сожалению, молодая мать не перенесла трудных родов и через неделю умерла. Вместе с ней умер и мой отец. Нет, он был жив телом, но его душа ушла вслед за любимой. Он целыми днями сидел в её комнате, перебирал подаренные жене подарки и что-то бормотал себе под нос.

Турну мы с мамой выхаживали вместе. Я разрывалась между работой и домом, понимая, как много сейчас зависит от меня. Так продолжалось три года.

Однажды утром постаревший отец вышел из комнаты, в которой жил затворником всё это время, и пришёл в лавку:

— Покажи мне книги учётные, — потребовал он, даже не пожелав мне дня хорошего. — Небось всё моё добро по ветру пустили, пока я…

Он не закончил фразу, а углубился в ревизию, громко стуча абаком. Мы с мамой, предвидя это, жили очень экономно. Но всё равно, каждый раз, видя в столбце расходов покупку платьица или башмачков для Турны, отец сжимал кулаки и бормотал:

— Ещё и эту кормить… Выгнать всех на улицу и жить спокойно одному.

Жизнь замерла. Мама тенью скользила по дому, маленькая Турна не шумела и не бегала, как все дети в её возрасте, а я с утра до позднего вечера работала в лавке. Мы боялись рассердить отца и оказаться без крыши над головой.

Так прошло ещё десять лет. Мне очень хотелось выйти замуж, уйти из-под жёсткой опеки скупого отца, но никто не предлагал стать даже второй женой. Это я так думала, пока случайно не услышала разговор матери с отцом. Как она осмелилась задать ему вопрос, не понимаю до сих пор.

— Отец, Мурун уже взрослая женщина, ей давно пора обзавестись семьёй и детьми. Почему ты отказываешь всем, кто просит тебя отдать её в жёны?

— Забудь об этом! Кто в лавке работать будет? Наёмнику платить надо, и он обязательно воровать будет. Может быть, когда-нибудь потом.

— Да когда же потом, если ей уже двадцать шесть лет? — всплеснула руками мать.

— Замолчи, женщина! — рявкнул на неё отец. — Чтобы я больше таких разговоров не слышал! И не вздумай проболтаться, что к ней сватаются. Ума хватит у дуры — сбежит с любовником, а работать за неё ты будешь?

Прорыдала я тогда всю ночь, оплакивая свою несчастную жизнь. Но не зная, как можно что-то изменить, смирилась, решив, что такова моя судьба.

Так и жили. Вскоре матушка тихо, как и жила, ушла в пределы Пресветлой богини. А Турна, чтобы не скучать дома одной, присоединилась ко мне в лавке. Она не умела считать и писать, зато отлично ладила с покупателями.

Ывносар давно уже сдавал в нашу лавку плоды со своего поля. Сначала с ним рассчитывался отец, потом я. Мужчина никогда не задерживался поболтать, как часто делали другие поставщики. Только однажды обмолвился, что дома ждут жена и сыновья.