Электронные стихи (Александр Еременко) В тумане радиоактивном, Когда последний датчик гас, Быть термоядерно-активным Мне не мешал противогаз. Когда в магнитное лекало Включался электронный страж, Все человечество алкало С утра C2 H5 OH. В глуши коленчатого вала На биссектрисе бытия Густая женщина зевала, И стала женщина — моя. Технологическим домкратом Меня тянула на Олимп. И, обзывая технократом, Ко лбу привинчивала нимб. Способен осознать все это Лишь тот, кому известен код. Вот перфокарта на поэта: Он — трансформатор. И диод. Бессонница
В кирпичных сотах семьи спят, в железных парках спят трамваи, спит Летний сад, и зоосад, и магазины, и пивная. Леонид Агеев Традиционно ночью спят. Спит все — и Мойка и Фонтанка. В Москве заснул Нескучный сад и знаменитая Таганка. Спит индивид и спит Главлит, спит черствый сыр на бутерброде. В пивной напротив пиво спит, хотя одновременно бродит. Спит гастроном и зоосад, похрапывает парк трамвайный. Спит даже кот, и мыши спят — эпоха сосуществованья! Заснул на кухне табурет, сопит дитя, забыв про школу… Не спит поэт. Творит поэт. Ну что бы принял димедролу!.. Многодумье В голове роятся думы — дум невпроворот. Спит на стуле кот угрюмый, очень старый кот. Александр Шевелев Говорят, везде — о боже! — нужен интеллект. И в стихах, конечно, тоже — в этом весь эффект. Раньше как? Задремлешь в кресле — дум невпроворот; так и скачут! Ну а если все наоборот? Молоко на кухне киснет, и болит живот. Спит на стуле кот и мыслит, очень умный кот. Я весь день хожу угрюмый, напрягаю ум. В голове роятся думы, тесно в ней от дум. Час роились, два роились думы о коте. Тут и строчки появились, жалко, что не те… Думам я сказал: «Оставьте, хватит!» А потом я заснул, и мне, представьте, снился суп с котом! Шаги в историю Вдруг на плечо ко мне ложится Донского Дмитрия рука. И стены каменные слышат Мои и Дмитрия шаги. Юрий Головин Мечтая приобщиться к чуду, враг ежедневной суеты, я постоянно был и буду с родной историей на «ты». Идем Москвою — руки в брюки (вокруг сплошная лепота!) — два Юры — я и Долгорукий, и с нами — Ваня Калита. Доходим до Замоскворечья, я вдохновеньем обуян, чуть притомились, а навстречу идет еще один Иван. А Калита — мужик серьезный, он говорит Ивану — Ишь, ты что-то нынче, Ванька, грозный, войти в историю хотишь? Идем… На солнце плеши греем, поют в Зарядье соловьи… Войти в историю сумеем — я и попутчики мои. Свое и мое И вот я иду дорогой, Не чьей-нибудь, а своею, К друзьям захожу под вечер, Не к чьим-нибудь, а своим. Диомид Костюрин Я меряю путь шагами, Не чьими-то, а моими, Ношу я с рожденья имя, Не чье-нибудь, а свое. На мир я смотрю глазами, Не чьими-то, а своими, И все, как поется в песне, Не чье-нибудь, а мое. Вожу я знакомство с музой, Не с чьей-нибудь, а моею, Бывает, стихи слагаю, Не чьи-нибудь, а свои. Иду в ресторан с женою, Не с чьей-нибудь, а своею, Друзья меня ждут под вечер, Не чьи-нибудь, а мои. Я потчую их стихами, Не чьими-то, а своими, Я им открываю душу, Не чью-нибудь, а свою. Стихами по горло сыты, Не чьими-то, а моими, Они вспоминают маму, Не чью-нибудь, а мою… Автопортрет (Иван Жданов) Распахано зеркало. В снежные груды спешит из рельефа стреноженный сом сушить под водой негативы Иуды над сферой нависших в зубах хромосом. Зияет во мне перфокарта рентгена, лежу, коллапсируя варежкой всей. Струится гербарий. И сном автогена Медузу Горгону кромсает Персей. Фарфоровый месяц устать не боится, чугунный венок излучает экстаз. Программа костей от часов отслоится, и в пол вдохновенный врастет дикобраз. Пусть бесится критик! Ан крыть ему нечем причестен Харон к многоструйной судьбе. Ударит по раме остывшая печень в углу мирозданья на чахлой резьбе. Исход непонятен, и взгляд необычен, как в дырке от бублика тающий гвоздь. А все потому, что я метафоричен, подобно спирали, включенной насквозь. |
