Яблоко от яблони Мне эта жизнь явилась садом, Где я, как яблоко, легко Упал, почти с корнями рядом, Да откатился далеко… Павел Калина На ветке яблочком налился, Упал поблизости. Да вот Далече слишком откатился… С тех пор тоска во мне живет. Я сохну без корней и чахну, Мне невозможно без земли. Я тленом, может быть, запахну От милой яблони вдали. Как без меня созреет колос? Как расцветет весною сад? Но тут вмешался трезвый голос: — Что за беда! Катись назад!
Рок пророка Рок пророка Кривонос и косорыл, удивился и смутился: серафимный шестикрыл в юном облике явился. Вадим Рабинович Я хоть музой и любим, только, как ни ковырялся, шестикрылый серафим мне ни разу не являлся. Вместо этого, уныл, словно он с луны свалился, серафимный шестикрыл на распутье мне явился. — Ну-с! — свою он начал речь. — Чем желаете заняться? — Вот хочу жаголом глечь, — так я начал изъясняться.— Сочиняю для людей, пред людьми предстал не голым. Так сказать, людца сердей собираюсь глечь жаголом… Шестикрыл главой поник и, махнув крылом как сокол, вырвал язный мой грешык, чтобы Пушкина не трогал. Вблизи и на расстоянии Лицом к лицу Лица не увидать. Большое видится на расстоянье. Сергей Есенин Вблизи — не видишь ни шиша, И отойдешь — черты нерезки. Разъято время, как лапша, На произвольные отрезки… Александр Плитченко Была когда-то благодать, Да ведь оно и впрямь вернее: Лицом к лицу — не увидать, На расстоянии — виднее. Теперь иные времена, И очень, знаете, обидно: И так — не видишь ни хрена, И этак — ни черта не видно… От этого болит душа, И неудобство есть при этом: Когда не видишь ни шиша, То очень трудно быть поэтом. Пишу не покладая рук, Итог трудов безмерно дорог, Хотя я страшно близорук И в то же время дальнозорок. Я вам совет подать спешу: Наутро в качестве зарядки Навесьте на уши лапшу, И сразу будет все в порядке. Поток приветов И взрослым, вероятно, баловство Присуще. Вот свечу я зажигаю… Недаром вдохновенно Пастернак Свечу воспел. От Пушкина привет Она ему, колеблясь, посылала… Анатолий Брагин Беру свечу. Конечно, баловство В наш сложный век — подсвечники, шандалы, Гусарский пир, дуэльные скандалы… Но в этом все же есть и волшебство. Минувший день — сверканье эполет, Порханье дам… Но как не верить знаку Свечи зажженной? Это ж Пастернаку От Пушкина таинственный привет!.. Но вот свеча и мною зажжена. И новый труд в неверном свете начат. Свеча горит… И это что-то значит… Внезапно понял я: да ведь она Горит не просто так, а дивным светом От Пастернака мне — ведь я поэт! — Шлет трепетный, мерцающий привет!.. Так и живу. Так и пишу. С приветом. Когда скошено и вылазит У меня нахальством плечи скошены и зрачки вылазят из углов. Мне по средам снится критик Кожинов с толстой книгой «Тютчев и Щуплов». Сегодня я — болтун, задира, циник — земную тяжесть принял на плечо, и сам себе — и Лев Толстой, и Цыбин, и Мандельштам, и кто-то там еще. Александр Щуплов Собрались вместе Лев Толстой, и Цыбин, и Мандельштам, и кто-то там еще. И вроде бы никто из них не циник, И все что нужно принял на плечо. — Вы кто такой? — у Цыбина Володи спросил Толстой. — Не знаю вас, мой друг, мы в свете не встречались раньше вроде… — А я Щуплов! — ответил Цыбин вдруг. Толстой застыл, сперва лишился слова, потом смутился и сказал: — Постой, не может быть, откуда два Щуплова? Ведь я Щуплов! — промолвил Лев Толстой. Стояли молча рядом два титана. — И я Щуплов! — кричали где-то там. И, чувствуя себя довольно странно, «И я Щуплов!» воскликнул Мандельштам. Вокруг теснилась публика, вздыхала и кто-то молвил зло и тяжело: — На молодого циника-нахала, должно быть, вновь затмение нашло. |
