У подножья Машука Качнулся Лермонтов, и пуля Впилась в меня, пронзая тишь. Россия, ты на карауле, Так почему же ты молчишь? Валентин Сорокин Я замер, варежку разинув, Когда, кривя в улыбке рот, Передо мной возник Мартынов, Не Леонид, не наш, а тот… Играл убийца пистолетом, На что он руку поднимал?! Я с Лермонтовым был, об этом И сам Андроников не знал. И вот он выстрелил, мошенник, И пуля мне заткнула рот. А как же ты, мой современник, Страна, поэзия, народ?! Что ж, не от пули, так от яда… Судьба поэта догнала. Ну пусть бы Лермонтов… Но я-то! Россия, где же ты была? Россия по-сиротски взвыла И покачала головой: — Ах, если б так оно и было — Глядишь, и Лермонтов — живой… Дело — труба Дело — труба Если сказано А, значит, вымолвят Б. Поиграем с тобою на чистой трубе. Петр Кошель Начиналось как шутка: итак, А и Б беззаботно сидели на чистой трубе. Позабыв все на свете, играли в слова, увлечен этим Б, увлечен этим А. Про любовь сочиняли, природу и быт, А и Б понимали, что кто-то забыт. От предчувствий томились как А, так и Б, кто-то третий как будто сидел на трубе… Тщетно вспомнить пытаясь опять и опять, А и Б на трубе продолжали играть. И все новые строки ложились на лист… А сидел на трубе с ними И — пародист. Отрава подозрением В бургонское — из перстня… И хорош. Бокал упал. Красивая расправа! Что этот яд! Уверенная ложь Иных «друзей» — Вот сущая отрава. Олег Цакунов Эх, жизнь была! Представишь — и хоть плачь! В бокале яд — И ты ушел в потемки… Тут гений, Там — завистник и палач. И — божий суд. И умные потомки. А что у нас? Признанья ни на грош. Ничто серьезно не грозит карьере. Бутылка «бормотухи» — И хорош. А главное, нет на тебя Сальери! Уверенно солгут тебе «друзья». Я вас прошу: Солгите мне хоть разик, Но только так, Чтоб усомнился я:, А может, я — действительно не классик?! Многоликость
Ты думаешь — Джульетта? Это я. Я говорю. Поверь, все доказали В той драме у Шекспира, где моя Печаль была в начале той печали. То Маргарита, думаешь, поет? То я пою. Татьяна Реброва Мне не понятна холодность твоя… Во мне сошлись все небыли и были. Я — это я. Но я — не только я. Во мне живут все те, кто раньше были. Поэзии связующую нить Порвать нет ни стремленья, ни охоты. Могу такую штуку сочинить, Что будет посильней, чем «Фауст» Гёте. Ведь это мною очарован мир, Ведь это мне, сыграв на фортепьяно, Провинциальных барышень кумир Сказал: «Ужель та самая Татьяна?» Да, это я. Мы с ней слились в одно, В одно лицо… Но если б только это! Ведь я еще — Изольда и Манон, Коробочка, Офелия, Джульетта. Ту драму, не Шекспира, а мою, Сыграть не хватит целого театра. Я — Маргарита. Это я пою. Ты не шути со мной. Я — Клеопатра И сам Печорин, отдавая честь, Сказал мне: «Мадемуазель Реброва! Я, видит бог, не знаю, кто вы есть, Но пишете, голубушка, отменно!» Когда горит сердце Давно не бывал я таким одиноким, Чтоб даже, под сердцем горящим родясь, Едва лишь глазенки протершие строки Со мной порывали бы всякую связь. Виктор Коротаев Горит мое сердце, пожары клубятся, Горит, не сгорая, треща и дымясь. Под ним преждевременно строки родятся, Мою подтверждая с поэзией связь. Родятся слепые, ползут, как мокрицы, Слабей, рахитичнее день ото дня. На ножки не встав, не успев опериться, Они навсегда покидают меня. Прозреть не успев, не отведавши соски, Со мной порывают, живут как хотят… Да если бы знать, что они — недоноски, Своей бы рукой утопил как котят!.. Но нет… Расползлись, разбежались, летают, А я продолжаю с поэзией связь. И это же где-то же люди читают, Протерши глазенки и тоже дымясь… |
