Но деньги в Нью-Йорке не так-то просто было заработать. С момента прибытия Айседоры туда и до 18 ноября, дня премьеры пантомимы, она репетировала бесплатно. Такова была обычная театральная практика того времени. Разумеется, это легло тяжкой ношей на плечи Дунканов, которые истратили все свои скудные накопления на поездку в Нью-Йорк. У Айседоры не было денег на еду, и, когда объявляли обеденный перерыв, она пряталась в ящиках, стоявших за сценой, и пыталась заснуть, чтобы как-то заглушить чувство голода. А потом как ни в чем не бывало репетировала до позднего вечера. Ко всем ее несчастьям, местная звезда — Джейн Мэй — была очень нервной и легко раздражалась, а из-за этого пантомима становилась все более бессмысленной. И тем не менее она позволяла как-то заявить о себе в театральном мире. Естественно, Айседора не могла позволить себе бросить эту работу.
Пантомима шла в Нью-Йорке в течение трех недель, после чего труппа отправилась на гастроли. Это означало ежедневные переезды, поиски подходящего жилья подешевле в каждом новом городе (она решила посылать матери половину своего еженедельного пятнадцатидолларового заработка), а иногда и необходимость отбиваться от назойливых поклонников, уверенных, что все молодые актрисы не прочь с ними повеселиться. Айседора вспоминала один пансион, в котором было полным-полно пьяных мужчин и где она не чувствовала себя в безопасности, пока не забаррикадировала дверь тяжелым комодом.
Гастроли продолжались два месяца3, после чего труппа вернулась в Манхэттен и Айседора получила роль Волшебницы в спектакле «Сон в летнюю ночь» с Адой Реан в главной роли. Потом последовало более длительное гастрольное турне, во время которого она даже ненадолго заехала в Сан-Франциско, когда труппа оказалась на Восточном побережье4. Путешествуя, Айседора изливала свои нежные чувства в письмах к Мироски и получала в ответ любовные признания. Когда наконец гастроли закончились, она была на седьмом небе от счастья, что вновь соединится с ним. Перед ее отъездом они договорились встретиться в Нью-Йорке, чтобы пожениться. Но когда она приехала в Нью-Йорк, семья вынуждена была открыть ей горькую правду. Один из братьев Айседоры навел справки и выяснил, что у Мироски уже есть жена в Лондоне5. Потрясенная Айседора немедленно разорвала помолвку и вернулась к своей тяжелой работе в театре.
Никогда еще ее работа не была столь бессмысленной. Ей дали вокальную партию в «Гейше», и так как она не могла спеть ни ноты, то ей приходилось просто двигаться по сцене, беззвучно открывая рот. После того как «Гейша» сошла со сцены 21 ноября 1896 года, Айседора нашла более подходящее применение своему таланту. С тремя партнершами она танцевала вставной номер в спектакле «Много шума из ничего». Также у нее была роль духа в «Буре» и цыганский танец в постановке по Вальтеру Скотту6.
Затем труппа Дэли отправилась на гастроли в Англию. Хотя Айседора не упоминает об этом турне в своей автобиографии, она тоже ездила туда7.
В Лондоне Айседора брала уроки балета у Кетги Лэннер, прима-балерины Королевского театра. Кроме того, она, вероятно, дала несколько выступлений на частных вечеринках, хотя этому есть лишь косвенные подтверждения8.
Домой она вернулась на корабле в конце 1897 года или в начале 1898-го. Тут она рассталась с труппой Дэли и сконцентрировала усилия на собственной независимой карьере. Журнал «Директор» объявил о серии из пяти концертов, проходивших в 1898 году: «Выступления мисс Дункан впервые состоялись в Нью-Йорке в феврале… вскоре после ее возвращения из Лондона. Они вызвали большой энтузиазм в среде интеллигенции, а манера исполнения Айседоры была расценена прессой как новое слово в искусстве, вызвавшее широкий интерес…»9 Скорее всего, эти выступления состоялись в частных домах. Среди покровителей Айседоры журнал называл видных членов общества, таких, как миссис Уитло Рейд, миссис Болон Холл, миссис Чарльз Олрич и миссис Фредерик В. Вандербилт.
Более подробно журнал «Директор» излагает ее репертуар в конце 1898 года. Среди ее танцев были:
«Офелия» и «Нарцисс», оба на музыку Этельберта Невина;
«Дыхание весны» на музыку Штрауса;
«Рубаи Омара Хайяма», три на музыку Штрауса и три на музыку Мендельсона;
«Танец радости», на пиччикато Штрауса;
«Сонет, посвященный красоте», перевод с французского Иоахима дю Беллэ на музыку Мендельсона;
«Аллегро» (Милтон), на музыку «Утренней прогулки» Густава Ланжа;
«Иль Пенсеросо» (Милтон), на музыку Стефена Хелма;
«Танец странствий», на музыку «Мелодии» Падеревского.
Эти лирические и пасторальные танцы были основаны на литературных источниках. Похоже, Айседора чувствовала, что если она не даст ключ к пониманию ее танцев, публика может не проникнуться теми ощущениями, которые танцовщица пыталась передать.
Обозреватель журнала «Директор» делится первыми впечатлениями об этих наивных ранних работах Айседоры, которые тем не менее уже характеризуют ее стиль и выбор предмета.
«В… «Дыхании весны»… танцовщица летает по сцене с поднятыми руками и лицом, воплощая радость весны, разбивающей ледяные оковы зимы… Она прыгает туда и сюда, разбрасывает вокруг зерна, собирает первые цветы, вдыхает жизнетворный воздух, заражая все вокруг радостью, удивительная в своей красоте и грациозности…
В… «Странствиях»… танцовщица представляет душу, скитающуюся по дебрям, испуганную окружающим миром, дрожащую при каждом звуке, шорохе листьев, порыве ветра.
«Нарцисс» — еще одна очаровательная пантомимическая сценка. Мифический юноша поражен, увидев свое отражение в воде. Сначала он вздрагивает, испуганный его появлением, потом застывает, изумленный его красотой, красотой собственного отражения. Все более влюбляясь в него, танцовщица наклоняется вперед, любуясь отражением со всех сторон, посылая ему воздушные поцелуи. Затем переходит на более мелкое место, но и там видит отражение. Поэзия движения, первый взгляд, растущее самомнение, повороты и наклоны, экстаз от осознания своей красоты — все это убедительно передается молодой очаровательной танцовщицей.
Три четверостишия из Омара Хайяма были замечательно переведены на язык танца… Медленные восточные движения, сила желания, скорбное крушение надежд и заключительное опрокидывание «пустого стакана»… были поэмой без слов…
Затем танцовщица обращается к «Танцу радости», и, когда она прыгает и кружится в безумном экстазе, едва сдерживая желание расхохотаться, становится очевидным, как пластична и гибка мисс Дункан…»10
Однако рецензент «Таун топикс» (15 сентября 1898 года) был восхищен гораздо меньше.
«Мисс Дункан безусловно грациозна… но я должен заметить, что увидеть ее один раз вполне достаточно… Я совершенно не могу понять, как можно интерпретировать в танце стихи Омара Хайяма. Я вовсе не склонен обижать мисс Дункан, которая, без сомнения, обладает грацией и способностями, но ей необходимо расширить нынешний репертуар либо составить новый».
Большинство ранних танцев Айседоры были вскоре исключены из ее программы, но вот «Нарцисса» она танцевала вплоть до 1905 года, когда совершила свою вторую поездку в Россию11.
То, что Айседоре вообще удалось использовать музыку Невина, было целиком заслугой ее дара убеждать. Узнав, что Невин против того, чтобы танцовщики использовали его композиции, Айседора навестила его в студии в Карнеги-холл, где у Дунканов тоже была своя студия. Когда она показала ему свой танец, он был так потрясен увиденным («На нас снизошло общее вдохновение!» — цитировала Айседора его слова)12, что пригласил ее на свой концерт, который состоялся 24 марта 1898 года в Лицее Карнеги.
На следующий день после концерта в «Нью-Йорк таймс» появился отчет, который приводится здесь в сокращенном виде.
«На званом вечере Этельберта Невина, состоявшемся вчера в Лицее Карнеги, было множество светских гостей. Мистер Невин исполнил «Сострадание», «Пасторелло» и «Арлекино», а сопрано мисс Джулия Виман спела восемь сольных номеров. В трех сценках на музыку мистера Невина выступила мисс Айседора Дункан, а мадемуазель Серверон участвовала в пантомиме с музыкальным сопровождением «Сон Флорианны» Вэнса Томпсона»13.
