Как только все дела в Париже были закончены и Есенин достаточно пришел в себя, чтобы ехать, супружеская чета отправилась в Москву. С надеждой возвращалась Айседора в страну, которая признавала гениальность Сергея и делала скидку на его болезнь.
Ее школа (где теперь преподавала Ирма) переехала в Литвиново, находившееся в пятидесяти милях от Москвы. Айседора решила отправиться туда на машине с Есениным, Ирмой и Шнейдером, который приехал встретить ее. В Литвиново они приехали вечером, и там их встретили сияющие ученицы Айседоры, бегущие по лесу с факелами, чтобы приветствовать свою учительницу. Во время их пребывания там постоянно лил дождь, и через несколько дней Айседора и ее сопровождающие вернулись в Москву11.
Для Сергея возвращение домой означало освобождение, и он, не теряя времени, постарался выбросить из головы весь кошмар, сопровождавший его пребывание за границей, включая Айседору. Как только они вернулись из Литвинова в Москву, он исчез и не появлялся три дня. На третий день Айседора решила, что с нее достаточно, и в тот же вечер вознамерилась уехать с Ирмой на Кавказ. Ее секретарь, Шнейдер, должен был последовать за ними чуть позже. Сергей появился в тот момент, когда танцовщица паковала вещи, и она предупредила его, что, если он еще раз исчезнет, не сказав ни слова, между ними все будет кончено. Он притворился, что не верит ей. Однако ее слова все же произвели на него впечатление, потому что вечером он появился на вокзале трезвый и очень смирный. Тронутая этим, Айседора стала уговаривать его поехать с ними. Он не согласился, но пообещал приехать позже.
Проведя неделю или около того в Кисловодске, Айседора вновь обрела утраченную энергию и решила совершить гастрольную поездку по близлежащему региону. Ее первое выступление должно было состояться в самом Кисловодске. Она решила показать свою программу на музыку Чайковского: «Патетическую симфонию» и «Славянский марш». Утром перед выступлением прохожие были потрясены, услышав звуки царского гимна, который композитор использовал в «Славянском марше», доносящиеся из курзала. Естественно, слух об этой контрреволюции быстро достиг ушей соответствующих служб, и, когда Айседора должна была вечером уже выходить на сцену, два представителя ЧК сообщили ей, что танцевать под царский гимн запрещается.
Айседора, как обычно, приняла вызов. Она позвала переводчика и через него объявила публике, что за кулисами находятся чекисты, которые арестуют ее, если она будет танцевать «Славянский марш», но она все равно намерена его танцевать. «В конце концов, тюрьма вряд ли хуже моего номера в «Гранд-отеле». Поскольку большая часть публики проживала в этом же захудалом строении, в зале раздался смех, и переводчик, представлявший местные власти, разрешил Айседоре начать объявленную программу. Выступление танцовщицы было принято очень тепло, без сомнения из-за того в основном, что была посрамлена ЧК, а не из-за артистизма Айседоры. В любом случае ее танец «Славянский марш» не оставил сомнений в том, как она относится к царю и крепостничеству.
Однако представители властей не посчитали инцидент исчерпанным. Боясь связываться с самой Айседорой, они на следующий день пришли арестовывать ее секретаря Шнейдера. Айседора, не желающая тратить время и силы на мелкое начальство, потребовала связаться с Троцким, потом с военным министром, у которого была дача поблизости. И хотя его охрана не пустила танцовщицу внутрь, министр прочитал ее письмо с протестом и распорядился не досаждать окружению актрисы. Чекисты были вынуждены удалиться, но, в лучшем стиле оперативников, поклялись отомстить Айседоре за нанесенные ею оскорбления12.
После Кисловодска Айседора выступила с концертами в нескольких городах Северного Кавказа, среди которых были Баку и Тифлис. Когда они поездом ехали в Тифлис, какой-то незнакомец передал Шнейдеру письмо для Айседоры. Оказалось, что, случайно узнав, что этот человек едет на Кавказ, Есенин вручил ему письмо со словами: «Дункан там, где-то на Кавказе». (Этот странный способ посылать личные письма был очень характерен для Есенина, как отмечал Шнейдер.)'3 В письме было написано14:
«Дорогая Изадора, приехать не мог, был очень занят. Приеду в Ялту. Люблю тебя бесконечно. Твой Сергей.
Привет Ирме.
Изадора!!!15»
Возбужденная этими нежными строками и предстоящей встречей, танцовщица приложила письмо к губам16.
Айседора побывала на окраине Тифлиса, где расположился огромный лагерь для перемещенных лиц, в котором находились бездомные армянские дети. Заботу о них взяла на себя американская Ассоциация помощи безработным. Айседора развлекла детей, исполнив перед ними импровизированный танец17.
Из Тифлиса Айседора и ее небольшая команда отправились на Черное море, в Батуми, а оттуда, по настоянию Айседоры, на пароходе в Крым16. Кроме коротенького письма, которое ей передали от Есенина вскоре после ее отъезда, она не имела никаких известий о муже, хотя сама часто писала ему. В Ялте ей передали следующую телеграмму:
«Москва. 9. X. 23.
Не присылайте Есенину ни писем, ни телеграмм. Он со мной и не хочет возвращаться к вам. Не стоит рассчитывать на это.
Галина Бениславская»19.
В ответ на это послание Айседора отправила телеграмму Есенину:
«Я получила телеграмму, наверное, от твоей горничной Бениславской. Она извещает, что я не должна больше писать тебе на прежний адрес по Богословскому переулку, что ты его сменил. Прошу тебя объяснить все в телеграмме. Очень, очень люблю тебя. Айседора»20.
Галина Бениславская, однако, не была горничной. Она была старой приятельницей Сергея21. По воспоминаниям Галины, Сергей говорил ей: «У меня была страсть, большая страсть. Это длилось целый год… Мой Бог, каким же слепцом я был!.. Теперь я ничего не чувствую к Дункан». Галина посоветовала ему, что если он действительно уверен в этом, то лучше с Айседорой все закончить. В результате он послал танцовщице телеграмму в ялтинский отель «Россия»:
«Я люблю другую, женат, счастлив. Есенин»22.
Он, конечно, не был ни женат, ни даже влюблен, но ему казалось, что так будет лучше расстаться.
Получила ли Айседора эту телеграмму или нет, неизвестно. По словам Ильи Шнейдера, она была послана в Ялту 13 октября, через день после того, как он, Ирма и Айседора уже уехали в Москву23.
Через некоторое время после ее возвращения, приблизительно в ноябре 1923 года, когда Айседора принимала посетителей у себя на Пречистенке, туда явился Есенин, чтобы забрать свой деревянный бюст, изготовленный скульптором Коненковым. Поэт был очень шумен и настойчив. Он, по-видимому, был пьян и не обращал внимания на просьбу Айседоры прийти позже. Увидев наконец бюст, стоявший на шкафу, Есенин взобрался на стул, неловко свалил бюст и рухнул на пол. Пошатываясь, он поднялся, прижал свое изображение к груди и бросился вон из комнаты, громко хлопнув за собой дверью24. Это был конец его жизни с Айседорой.
Между Есениным и Айседорой, безусловно, существовала коренная несовместимость. Айседора, как считал Горький, являлась выражением всего того, что было не нужно Есенину. Но правда ли это? Если оставить в стороне сексуальную привлекательность, то какая любовь и какое понимание были возможны между двумя впечатлительными и уже сформировавшимися людьми, которые, кроме того, были вынуждены объясняться знаками или через переводчика?
Вениамин Левин, однако, считает, что тот факт, что они говорили на разных языках, значил гораздо меньше, чем это представлялось окружающим.
«По моим наблюдениям, они были подходящей парой… Некоторые трудности возникали из-за того, что он говорил только по-русски, а она по-английски, по-французски, по-немецки и знала на русском десяток слов. Но она была танцовщицей и поэтому понимала его без слов, по жестам. А он радовался ее танцам, ее жестам, ее необыкновенно доброму сердцу. Она не вмешивалась в его поэзию или его литературную жизнь; здесь он существовал совершенно независимо. Он привык к этому еще дома, в Рязанской губернии, где родители «плевали на его поэзию», и для них он был «дорог как плоть и кровь»… Такие же отношения были у него и с Айседорой. Единственной разницей было то, что она знала его стихи на английском и французском, и, как она утверждала, предпочитала на французском. Мы обсуждали их на немецком, и выяснилось, что мы говорили на одном языке, пока темой разговора был Есенин и его поэзия. Все, что исходило от него, было поистине драгоценным, и в этом смысле мы очень быстро сблизились»25.
