«Восемнадцати лет я был удивлен, разослав свои стихи по журналам, тем, что их не печатают, и неожиданно нагрянул в Петербург⁴. Там меня приняли весьма радушно. Первый, кого я увидел, был Блок, второй — Городецкий. Когда я смотрел на Блока, с меня капал пот, потому что в первый раз видел живого поэта». Городецкий познакомил его с Клюевым, крестьянским поэтом, который стал другом Есенина и его литературным патроном.

Другой его друг, Рюрик Ивнев, описывает Есенина в тот момент, когда он впервые появился в Санкт-Петербурге. Ивнев пошел на поэтический вечер.

«Во время перерыва ко мне подошел молодой человек, почти мальчик, весьма скромно одетый…

Я взглянул на этого молодого человека: он был худым, даже хрупким. Да, он показался мне хрупким с самого первого мгновения. «Я Есенин, — сказал он. — Я тоже пишу стихи».

С неохотой я попросил его прочесть что-нибудь… Возможно потому, что я ожидал услышать скучные, слабые, неумелые строки, я был просто потрясен, в полном смысле этого слова, тем свежим запахом травы, который я словно ощутил в этом душном зале…

Я стал внимательно наблюдать за Есениным. Я хотел понять, знал ли он, каким огромным талантом обладал. У него был очень спокойный, скромный вид… Было похоже, что он не знал себе истинную цену. Но это только так казалось, пока вы не видели его глаз. Стоило лишь встретиться с ним взглядом, его секрет выплывал наружу: в его глазах плясали чертики. Ноздри его раздувались. Он уже почувствовал запах славы и уже рвался вперед. Его скромность служила неким покровом, под которым был жаждущий, ненасытный, рвущийся к славе человек, желающий всех завоевать своими стихами, покорить, подавить»⁵.

Ивнев также вспоминает обезоруживающую, невинную улыбку Есенина, которая просто не позволяла его друзьям сохранять серьезность, когда они упрекали его за громкое пение неприличных песен. («Хорошо, а можно, я спою то же самое потише?») Другие друзья поэта отмечали его приятную мальчишескую внешность и голубые, «васильковые» глаза. Мало кто оставался равнодушным к молодости, очарованию и могучему таланту, так счастливо сочетавшимся в нем.

Ему был двадцать один год, когда появился его первый стихотворный сборник «Радуница». С этого момента спираль его жизни начала стремительно раскручиваться. В тот же год он был призван на военную службу, и там на него обратила внимание царица, для которой ему случилось читать свои стихи. Несмотря на такую честь, он ненавидел армейскую жизнь и дезертировал, как только представилась возможность, был пойман и отправлен на фронт в составе штрафного батальона. Во время революции 1917 года он вновь дезертировал и примкнул к революционерам. Вскоре после этого, в том же 1917 году, он женился на Зинаиде Райх, ушел от нее в марте 1918 года, а спустя два месяца они развелись официально⁶. В конце 1918 года он вместе с поэтом Мариенгофом организовал движение имажинистов в поэзии. Для пропаганды своих идей они открыли издательство и книжный магазин, где соответственно печатали и продавали свои собственные произведения, а также произведения других имажинистов, Шершене-вича и Кусикова.

Годы войны и революции наложили на Есенина определенный отпечаток. В семнадцать лет он по религиозным соображениям стал вегетарианцем и трезвенником. В армии Есенин пристрастился к выпивке и, хотя бросил пить во время своего недолгого брака, после развода снова вернулся к прежнему⁷.

Запои Есенина совпадали с периодами его депрессии. Он был очень тщеславным человеком, переполненным идеями и жизненной энергией, но временами все начинало казаться ему бесполезным и бессмысленным. Он достиг своей мечты стать известным поэтом, но ценой этому стала разлука с родителями и сестрами, которых он любил, и с деревенской жизнью, к которой тянулась его душа. В пьянстве он находил временную отдушину, спасавшую его от отчаяния, которое сопровождало поэта всю жизнь.

Внешне его финансовые дела шли неплохо. Издательство давало определенный доход, и он разыгрывал перед окружающими роль удачливого дельца. И хотя его литературная репутация в России была весьма высока, Есенин стал очень ревниво относиться к другим поэтам. Он, которого прошиб пот при первой встрече с «живым поэтом», не мог слышать, как при нем хвалили кого-нибудь другого. Можно было подумать, что похвала другому поэту умаляла его собственную значимость.

Рюрик Ивнев, увидевший Есенина спустя полтора года, в 1920 году, почувствовал, что тот сильно изменился:

«Мы бросились друг к другу, обнялись… но в тот же момент я почувствовал, что прежнего Есенина не существует. Некое тонкое стекло отделяло нас друг от друга.

И потом, при последующих встречах, это первое впечатление подтвердилось. Он был слишком занят собой, своими делами, планами, это был период наибольшей заботы о своем творческом «я»…

Передо мной стоял сильный, деловой, процветающий человек, внешне почти не изменившийся, но внутренне — абсолютно другой. Даже его манера одеваться изменилась. В то время всем жилось очень трудно, каждый одевался как мог и влачил жалкое существование. На фоне этой бедности его отличные костюмы и позерский дендизм выглядели неуместными и вызывающими. Все это, конечно, было мальчишеством, но он просто обожал щеголять в костюмах от лучших портных и каких-то необыкновенных ботинках, купленных Бог знает где»⁸.

Этой зимой 1920/21 года Ивнев, хотя и не был имажинистом, присоединился к есенинскому кружку поэтов. Несмотря на то что теперь они виделись часто, его впечатление о том, что Сергей изменился, оставалось прежним. Внешняя теплота их отношений сохранилась, однако Ивнев писал: «наши отношения были совершенно лишены каких-либо чувств. Я не понимал Есенина. Между нами была дистанция».

Хотя Есенин и изменился, этот период был одним из самых плодотворных в его творческой жизни, и «как только он заканчивал стихотворение, то тут же печатал его».

Вот такой была жизнь и карьера уже известного молодого поэта к тому моменту, когда Айседора встретилась с ним.

Она была тронута его красотой, его ранимым видом и гордостью в том, что касалось его работы. Соотечественники Есенина убеждали Айседору в его гениальности, и она сама видела ее признаки. Его облик молодого безоружного Давида, бесстрашно бросающегося на битву с Голиафом, возможно, напоминал танцовщице саму себя на заре карьеры. Как старый боец, на долю которого выпало множество ударов, она всем сердцем хотела быть рядом с ним.

Он, в свою очередь, несмотря на ее полную фигуру и разницу в возрасте, тоже был сильно увлечен Айседорой. Тот факт, что она была знаменита, лишь усиливал его интерес к ней. «Он, ревниво относящийся к любому мужчине, который казался ему в чем-то его превосходящим, совершенно не переживал, что рядом с ним находилась столь известная женщина, поскольку у него всегда оставалось еще и мужское превосходство», — тонко замечала Франциска де Грааф. Так или иначе, но, встретившись с ним, Айседора с восхищением и симпатией отнеслась к его творчеству, так что это не могло пробудить в нем никакого духа соперничества. Поскольку они не знали никакого общего языка, Айседора решила выучить русский.

(«Он просто читает мне свои стихи, — говорила Айседора Шнейдеру. — Я ничего не понимаю, но слушаю: это музыка!»)⁹ Во время второго занятия она заявила пожилой женщине, которая преподавала ей русский язык, что она не видит необходимости учить фразы типа «красный карандаш лежит на парте». Вместо этого она потребовала: «Вы бы лучше научили меня, что я должна сказать красивому молодому человеку, если я хочу поцеловать его, и тому подобным вещам»¹⁰.

Некоторые из друзей поэта, хотя и были изрядно удивлены столь сильными чувствами Есенина к Айседоре, все же могли найти им объяснение. Рюрик Ивнев, навещавший Есенина на Пречистенке, рассказывал, «она была умная и исключительная женщина. Она была необыкновенно привлекательна. Даже вне своего искусства она оставалась удивительно талантливой»¹¹. А. М. Бабенчиков писал: «Дункан понимала поэта и по-своему… пыталась развеять… его отчаяние»¹² Кроме того, Есенин чувствовал себя обделенным в связи с недавней женитьбой своего близкого друга Мариенгофа. Посвящая свое время и внимание Айседоре, он не только получал удовольствие, поскольку был увлечен ею, но и вызывал ревность у Мариенгофа¹³.