Спазмофилия и панические расстройства не имеют отношения к соматоформным нарушениям. Пароксизмальные кризисы Августины, Фанни и Берты получили научное название неэпилептических, или психогенных, приступов (НЭП); в отличие от страдающих эпилепсией, электроэнцефалограмма людей, подверженных припадкам, в норме. Сближение, которое по-прежнему происходит между истерией и эпилепсией, не предвещает ничего хорошего для лучшего понимания первой. Эта патология выступает как свидетельство неумолимого провала медицины[13].

Конфликты психического характера получают телесное выражение не только у женщин, но и у мужчин. Можно подумать, что, если бы женщины тоже были врачами, истерия всегда была бы двуполой. После описанных нами трех случаев в истерии произошла конверсия. Свобода нравов способствовала деэротизации соматоформных расстройств. Ни медицина, ни пациенты не могут ускользнуть от влияния моды. Ни одна болезнь, ни один симптом не может не подвергнуться влиянию времени, места или культурного контекста. Для обозначения совокупности болезней и симптомов, взаимодействующих друг с другом в определенном времени и пространстве, историк медицины Мирко Грмек предложил термин «патоценоз». Истерия вписывается в патоценоз своего времени наравне с инфекционными или сердечно-сосудистыми заболеваниями.

Четвертого июля 1885 года в 5 часов утра господин Мейстер, булочник из Стежа, послал своего сына Жозефа за пивными дрожжами в пивную Мезонгутта – соседней деревни, расположенной в часе ходьбы. Потом его история облетит весь мир…

– Поторопись, тебе потом идти в школу.

В то время булочник серьезно относился и к школе, и к пивным дрожжам, считая необходимым и то и другое.

В Мезонгутте на Жозефа бросилась собака, искусав ему руку и ноги. Позднее насчитали 14 ран. Деревенский слесарь пытался прикончить собаку ударами железного лома. Прибежал хозяин собаки, господин Вонне, но и он был покусан. В тихой деревне развернулась драма: все суетились, промывали раны, пытались куда-то деть собаку. И даже зашили Жозефу брюки – такая мелочь, ставшая незначительной с тех пор, как появились телефон и скорая помощь.

Все это время госпожа Мейстер переживала, что сын так долго не возвращается, и послала за ним. Позже, увидев многочисленные раны, она вызвала врача, который пришел только к вечеру. Когда нет службы скорой помощи, нет и неотложных случаев.

Тем временем господин Вонне повел свою собаку в соседнюю деревню к ветеринару. По пути он встретил жандармов, которые подметили агрессивность собаки и без дальнейших церемоний прибили ее. Нельзя рисковать, когда речь идет о бешенстве. На вскрытии ветеринар подтвердил диагноз: в желудке собаки он обнаружил солому и кусочки дерева. В отсутствие анализов агрессивность и прожорливость собак были достаточными симптомами, свидетельствовавшими в пользу бешенства.

История мгновенно облетела кабачки трех соседних деревень. (Рассказы о происшествиях распространяются с большей скоростью, чем та, с которой перемещаются врачи.) Но реально история пациента началась в закусочной деревни, где жил ветеринар. Местные слышали о знаменитом парижском химике, который прививал бешеных собак и якобы получал хорошие результаты, и рассказали Вонне. Речь шла о некоем Луи Пастере.

Париж был далеко. Путешествие стоило дорого, Жозеф страдал. И пусть даже шансов избежать худшего было один на десять тысяч, госпожа Мейстер все же решила попытаться. Вонне, которого не покидало чувство вины из-за собаки, предложил сопровождать их; у него был собственный шарабан. На вокзале Сен-Дие они сели в поезд до Парижа – города, сложности которого никто из них не мог вообразить. Нельзя было прийти в закусочную и спросить, как найти господина такого-то, поскольку там было столько закусочных, что они даже не знали друг о друге.

Где же жил этот господин Пастер? Где он работал? В первой больнице, куда они отправились, никто не знал; во второй немного посмеялись над этим авантюристом, который даже не был врачом, а в третьей им ответили, что он занимается лечением исключительно кур и собак. Госпожа Мейстер и Вонне были в растерянности, не зная, как относиться ко всем этим туманным высказываниям и насмешкам. Призрак бешенства витал над Жозефом, и они оказались вовлеченными в конфликт между врачами и химиками.

Луи Пастер работал на улице Ульм в Высшей нормальной школе. Он принял их 6 июля днем. Госпожа Мейстер рассказала историю Жозефа с большим волнением и решимостью. Пастер был взволнован и задумчив. Уже некоторое время он подумывал об опытах с людьми. Но с этической точки зрения это было сложно даже в 1885 году. В случае проблем пощады ему не будет. Он обладал честолюбием, дипломатичностью и дерзостью, но ему пока недоставало согласия медицинской науки. Двое врачей по имени Вюльпиан и Гранше осмотрели мальчика. Для проявления симптомов бешенства было еще очень рано. Однако все указывало на то, что риск слишком велик. Все знали, что лечения не существует и что болезнь по-прежнему смертельна.

Благодаря опытам Пастера было спасено около 50 собак, но и погибло столько же. Лечение было экспериментальным, длительным, а инъекции – болезненными…

Итак, решено – все пойдут до конца. Желательно не трезвонить об этом направо и налево. Пастер выделил в подсобном помещении Школы комнатку для матери и сына. Инъекции делал доктор Гранше. Так уж устроена медицина: химик наполняет шприц, а врач вводит его содержимое, ответственность же за возможные ошибки ложится на обоих. Первый укол был сделан 6 июля в восемь вечера, примерно через 60 часов после нападения собаки. В шприце содержался костный мозг бешеного кролика, околевшего 15 часами ранее. Временной промежуток, который, по мнению Пастера, был достаточным для того, чтобы снизить вирулентность вируса.

В общей сложности Жозефу сделали 21 инъекцию, по две в день, под кожу живота. Временами он почти не плакал. В каждой последующей инъекции содержалась чуть бо́льшая доза вируса бешенства: живого – что было предметом беспокойства Пастера, – но ослабленного. Именно в этом и состоял его гений. Единственное, что можно было делать в течение десяти дней – топтаться с утра до вечера в ожидании времени уколов. Измерять температуру, трепать мать по плечу, класть руку на лоб ребенка со смесью уверенности и сочувствия, чтобы скрыть неполноценность метода и непредвиденный риск ухода за больным. Ни одна технология, какой бы эффективной ни была, не может быть достаточной для успехов в области биомедицины.

Шестнадцатого июля Пастер и Гранше решили прервать лечение. У Жозефа по-прежнему не было никаких симптомов, но он был очень утомлен. Чтобы скрыть тревогу, Пастер уехал в родные горы Юра, поручив Гранше ежедневно сообщать ему новости. А новости были очень хорошие. Двадцать седьмого июля Жозеф с матерью вернулись в Стеж, где их встречали как героев.

Пастер описал этот случай детально и не без самолюбования[14]. Он готовился запустить историю в кругосветное путешествие. Пожертвования посыпались как из рога изобилия, и собранные средства позволили продолжить исследования и открыть в 1887 году Институт Пастера – первый многопредметный институт по истории медицины. Химик победил.

История Жозефа Мейстера, нулевого пациента при испытании антирабической[15] вакцины, стала частью французского эпоса. Но во Франции в большей степени, чем в любой другой стране, ниспровергать героев с пьедестала – это национальный спорт. И сочинять мифы, чтобы потом их развенчивать, – характерная нейрофизиологическая черта sapiens. Авторитет Пастера делал его кандидатом, обреченным на разоблачение. Оставалось лишь использовать классический прием: смешать правду, ложь, догадки и слухи.

Двадцать второго июня 1885 года, за 12 дней до Жозефа, Пастер уже сделал прививку одной маленькой девочке по имени Жюли Пугон. Это было правдой. Но у нее успели проявиться симптомы бешенства, и она умерла на следующий день после первой инъекции. Пастер также ввел вакцину в организм человека, страдавшего гидрофобией. Это тоже было правдой. Отказ от питья – один из симптомов бешенства, но он может быть и одним из симптомов истерии. А тот пациент не болел бешенством, как признал потом сам Пастер.