— Тебе этого не понять. Она просто параллельна моей душе.

На такое утверждение никто не находил достойного ответа.

Андрей склонился над одним из красных стальных листов. Он лежал перед ним безликий и пустой. Андрей раскрыл тетрадь, в которой вычислял размер деталей, положил ее перед собой, взял линейку и острым куском железа стал наносить на лист контуры судовых деталей, обводя их затем белой краской. Он расчерчивал лист за листом, а другие брали листы и вырезали детали.

Андрей расчерчивал листы сложными движениями, начинал чертить то с одного, то с другого конца. Казалось, в его работе нет системы. Но через некоторое время становилось видно, что пространства, обведенные белой краской, плотно прилегают друг к другу, различные по форме детали расположены на листе в стройной системе. Только крохотные уголки оставались кое-где незаполненными.

Как это у него получается, Андрей и сам не смог бы объяснить. «Отличный мастер, но не умеет делиться своим опытом», — говорили о нем инженеры. Он расчерчивал листы с наслаждением, самозабвенно, идя от края к центру и испытывая удовлетворение от того, что детали ложатся на лист плотно друг к другу. Когда он был молодым, у него на листах оставалось много неиспользованного места. Шло время, и он открывал для себя все новые и новые интересные стороны своей работы. Работая над листом, он не думал о собраниях, на которых директор и инженеры призывали к экономии металла, он не мог постичь языка цифр в докладах. Но неиспользованный металл нарушал в нем чувство гармонии и стройности, он изобретал все новые и новые комбинации, которые неведомым способом приносили успех… Порой его самого пугали испытываемые им радость и волнение. Все говорили о том, что работа — самое главное. А он шел в цех с чувством, что ему предстоит сложная и приятная игра. Наверно, если бы можно было точно объяснить суть работы, ее никто не боялся бы. Ему хотелось поговорить об этом с лектором, но каждый раз его охватывали сомнения, и теперь он думал, что вряд ли когда-нибудь заговорит с ним на эту тему. Ему казалось, что он не сумеет выразить точно свои мысли, и лектор не поймет его.

Его опять отвлек от мыслей голос Стояна:

— Перекур, шеф!

Андрей посмотрел на работу своих ребят. Неплохо, но никто из них не достиг его точности.

Все вышли во двор. Солнце давно светило вовсю. И только сейчас Андрей почувствовал тяжесть в пояснице — пятнадцать лет он работает, согнувшись.

— Пообедаем вместе, шеф? — спросил Стоян.

Андрей кивнул, но в это время его взял за плечо инженер, отвечавший за их участок.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал он. — Давай прокатимся на моторной лодке.

Андрей удивленно посмотрел на него, но пошел за инженером. Ребята из его бригады молча смотрели им вслед. Они сели в одну из моторных лодок, и инженер направил ее по каналу мимо кораблей к озеру. Они пересекли озеро, завод остался за спиной у Андрея. Он не оборачивался, но словно видел внутренним взором нагромождение труб, кранов, антенн. Показалось море, и они оба залюбовались им. Уходило жаркое лето. Небо словно сбросило с себя знойное марево. Казалось, оно задалось целью дарить всему живому покой и радость.

Далекий горизонт имел красноватый оттенок. Суда на горизонте напоминали ожившие миражи. Андрею казалось, что таким окружающее видит только он, что инженер видит тоже прекрасные, но иные картины.

— Здесь так хорошо, что не хочется говорить о делах, — произнес инженер.

Андрей посмотрел на него, и ему показалось, что вокруг сгущается туман. Снова припомнилось утреннее тревожное предчувствие.

— С некоторого времени в соседнем цехе иностранцы собирают большую машину. Тебе не говорили о ней твои ребята, потому что сами ничего толком не знают. Сегодня машину наконец собрали. Она с разными электронными устройствами, я в них не разбираюсь, это не по моей специальности. Это вычислительная машина. Она сама делает расчеты, расчерчивает и режет детали судов.

Инженер замолчал и повернул лодку обратно, к заводу. Андрей глядел на знакомые очертания, хотел что-то сказать, но не мог, ничего не приходило ему в голову, он двух слов не мог сказать сейчас о громадном заводе, каждый день которого был полон самых разных событий. Молчать было нельзя, инженер — его начальник, интеллигентный человек, но ничего не приходило на ум… Андрей даже не сообразил, что надо говорить о машине, он думал сейчас не о ней и даже не о заводе, а о переполненном автобусе, о том, что на работе у жены повысили нормы выработки… Он не осознавал, что, в сущности, хочет забыть о словах инженера, словно их никогда и не было.

Моторная лодка остановилась неподалеку от цеха.

— Давай поглядим, как работает машина, — мягко предложил инженер. — И еще одну вещь я должен тебе сказать, не очень приятную… Подумай, кого из своей бригады ты можешь отпустить. Мы предложим освоить им другую профессию. Пока отбери двух человек, хотя машина заменит труд куда большего количества людей…

Андрей поднял глаза. Он не знал, что смотрит на своего начальника так, словно тот совершил жестокость.

— Тебя и опытных рабочих перемены пока не коснутся. Будем расширять производство.

В голосе инженера сквозило смущение, и бригадир густо покраснел от мысли, что тот его не понимает. А если и поймет, то это мало что изменит.

— Они любят свою работу, — промолвил он, направляясь к соседнему цеху вместе с инженером.

— Кто? Ах, да!

Они вошли в цех, где шумела возбужденная толпа. «А вот и сам мастер!» — сказал кто-то. Андрея поставили рядом с директором, который с улыбкой пожал ему руку.

Оглушенный шумом, Андрей вдруг увидел машину. Она была огромной, к ее верхней части вела лесенка, за стеклянными дверьми краснели кнопки и мигали лампочки. Внизу двигалось большое металлическое устройство, которое медленно ползло, безжалостно и самоуверенно, как сильное ленивое животное. Огненный графит вырезал на помещенном под ним металлическом листе деталь за деталью. Лист казался маленьким, беспомощным и обреченным, совсем не таким, когда с ним работали в бригаде Андрея. Там над ним склонялся один человек, и между ними двоими шла достойная и сложная борьба. Впервые бригадир почувствовал жалость к металлу. Машина двигалась с угрожающей методичностью, и Андрей почувствовал, что ему сейчас станет плохо. Он растолкал людей и вышел.

После обеда он работал вяло, несколько раз бесцельно прошелся по цеху. Другие рабочие из его бригады работали молча, они тоже все поняли, но еще не знали, что двоим из них придется осваивать другую профессию.

И только выйдя из заводских ворот и отправившись домой пешком, чего он не делал уже давно, подумал, что, наверно, не все в его бригаде так горячо привязаны к своей работе. Это открытие ошеломило его своей простотой. Значит, ему стоило только поговорить с ребятами, и чувство вины стало бы не таким острым. Какой же он глупец, решил, что все только и мечтают о том, чтобы расчерчивать металл! Он впервые стал прикидывать, в каких цехах не хватает рабочих.

Ему захотелось вернуться на завод и поговорить с кем-нибудь, например, со Стояном. Но было уже поздно. И он почувствовал досаду на себя за собственную скрытность, не позволяющую ему говорить с людьми по душам…

Он даже представил себе разговор со Стояном, он мог бы поговорить с ним запросто, да и с другими тоже, ведь он хорошо знал людей.

— Знаешь, Стоян…

— Знаю, мастер, что труднее всех сейчас тебе, — ответил бы Стоян, глядя на него с хитрецой. — Ты о нас печешься, но ты не знаешь нас так, как мы сами себя знаем. Ты судишь о других по себе. Боишься, что в один прекрасный день привезут еще такие же машины, и тебе придется вместе с молодыми осваивать новую профессию. Ведь машины выпускают не в единственном экземпляре, кто знает, сколько еще таких машин там, в той стране…

Сейчас Андрей осознавал, что испытывает чувство страха. Боится, что придет день, когда ему не придется склоняться, забыв обо всем на свете и испытывая благоговейное чувство, над листом металла, что ему не надо будет составлять в голове привычные сложные комбинации…