Руске так понравился собственный ответ, что он засмеялся, довольный. Костовский начал озираться, ища от сержанта поддержки, но его окружили крестьяне. Баба Иваница показала ему свои растрескавшиеся пятки, Костовский закрыл рот ладонью. Парикмахер покачал своей крупной головой с мрачными глазами и заявил, что на следующих выборах не станет голосовать за Костовского. Тот ответил ему, что не является выборным лицом и подчиняется только своему начальнику в городе.

— Ты скажи-ка, — вмешался астроном, — сколько оборотов делает в год луна?

— В этом селе все с ума посходили, — промолвил Костовский.

— Приятель, — подал голос Найден Стамболия, владелец «Москвича», — ты зачем пытаешься сбыть людям негодный товар?

— А ты бы помолчал, контрабандист! Сто заявлений уже подал, чтобы тебя взяли к нам на работу. Не видать тебе службы как своих ушей. Контрабандист!

Руска опять усмехнулся, заулыбались и крестьяне. В прошлом году таможенники в Драгомане решили обыскать багажник машины Найдена. Он не позволил, тогда его повели в милицейский участок. Стамболия так расшумелся, что собравшиеся на его крики драгоманцы потребовали, чтобы Найдена отпустили — не те времена, чтобы третировать человека. И таможенники отпустили Найдена.

— Ты знаешь, что привез Стамболия из-за границы? — спросил Руска у Костовского. — Крупную болгарскую морковь. Ты снабжаешь нас такой мелкой морковью, что наши начали сомневаться в плодородии болгарской земли.

— Руска, — заметил Костовский, — ты перегибаешь палку! В прошлом году тебя не наказали за твой взрыв, но сейчас тебе все припомнится. Мы дали тебе взрывчатку, чтобы вы проложили дорогу среди скал, а ты взорвал вон тот холм.

— Дорогу мы и так проложили, а холм мешал принимать телепередачи. Сейчас мы спокойно смотрим телевизор.

— Хватит! Арестуй его! — приказал Костовский сержанту.

— Не могу, — ответил тот. — Он в форме.

— Он ее снимет! — сказал Костовский.

Руска снял куртку и положил ее на стол. Он выпрямился, засунул руки в карманы. У него не было внушительной выправки и фигуры Ботева, но его худощавое некрупное тело было гибким и словно пронизано молодостью. Площадь притихла. Я испугался за Руску. Над площадью повисла тишина. Я подумал о том, как невыносима подобная тишина, когда снега и распутица отрезают от мира это село среди холмов. Я смотрел на знакомые лица, на них читалась мука, этот жаркий полдень уже не искрился смехом. Я поискал глазами в толпе толстяка Вылчо, полевого сторожа, надеясь, что он расшевелит Костовского, в голове которого царил застой и не было места для шутки; Костовский не ответил бы смехом на смех и был бы осмеян. Но и полевой сторож приуныл. Тогда мне стало ясно, что если умрет смех, то верх одержит зло.

Я уже понял, что Костовский послал Руске испорченную рыбу и что Руска ее выбросил. Но что это за деньги, которые собирали в торбу? Руска взял торбу и протянул ее Костовскому.

— Здесь все с точностью до стотинки. Я не позволил дискредитировать нашу народную торговлю, а народ вознаградил меня этими деньгами, которые ты, Костовский, вернешь ему через суд. А ты, сержант, имеешь богатый улов: куртка, завмагазином, народный депутат.

— Куртку и завмагазином вижу. Где депутат? — рявкнул сержант.

— Здесь! — крикнул Руска как на военной поверке.

Руска и сержант отдали друг другу честь. Крестьяне громко засмеялись.

Напрасно я беспокоился, что смех может иссякнуть.

Было тихо. Редкие деревца дремали под жгучими лучами солнца, а за ними поле изнывало без воды. Среди табачного поля мелькали белые женские платки, свидетельствующие о том, что жизнь не остановилась под голыми выжженными холмами.

Я стоял на перроне небольшой станции. Паровозный гудок прорезал тишину. Вскоре показался окутанный дымом и сажей состав…

Поезд уже готов был отправиться, когда к станции подлетел видавший виды пропыленный «газик». Крупный мужчина на ходу выскочил из машины и бросился прямо к паровозу:

— Подожди, приятель!

— Чего это я буду ждать? Это что, автобус? Гляди, какой выискался! — возмутился машинист.

— Подожди! Прошу тебя как человека! — гневно крикнул мужчина.

«Газик» подъехал почти к самому паровозу, перрона уже здесь не было. Несколько мужских лиц мелькнули в белом облаке пыли.

— А расписание? — не сдавался машинист.

Перебранка продолжалась, а тем временем другие пассажиры «газика» выбрались из автомобиля, дошли до нашего вагона и принялись подряд обнимать худого сутулого паренька. Их было шестеро, седьмой разговаривал с машинистом.

Как ни странно, машинист сдался, он даже вышел и присоединился к пропыленным мужчинам. Пожав руку пареньку своей черной рукой, он тактично отошел. Мужчины говорили все разом, размахивая руками.

Наконец паренек сел в наш вагон. Как только он устроился в купе, мужчины — крепкие, небритые, возбужденные, пропахшие дешевым крепким табаком, — ворвались туда, подняли шум, снова начались объятия, кто-то всхлипнул. Потом они дружно вышли на перрон и стали возле окна. С пареньком остался только один из них вместе с деревянным желтым чемоданом и серым, туго набитым, видимо одеждой, мешком.

Поезд тронулся. Казалось, ему хотелось поскорее убежать от холмов.

Мужчины кинулись вслед за вагоном. Они усиленно махали руками худенькому сутулому пареньку, что-то кричали. Постепенно они стали отставать и наконец задыхающиеся, утомленные, остановились. Вскоре все исчезло — и станция, и «газик», и провожающие. Осталось только выгоревшее поле, голые холмы за окном и худенький паренек, застывший возле окна.

Напротив меня сидел полный, хорошо одетый мужчина и делал вид, что читает газету. Его спокойные карие глаза смотрели с добрым любопытством. Ему было уже немало лет.

— Уф… жарко, — произнес он, наверно, для того, чтобы рассеять тягостную тишину. Он посмотрел на паренька и его спутника, но они не обратили внимания на эти слова.

— Бай Станко, — обратился к пареньку мужчина с желтым чемоданом, — сядь-ка вот сюда, здесь попрохладнее.

Паренек улыбнулся. Только теперь я рассмотрел его лицо. Продолговатое, с тонким носом, оно имело цвет пепла. На потный лоб, сморщенный и широкий, спадала прядь волос. Умные живые глаза казались еще глубже из-за окружавших их теней. Пепельное лицо обрамляла редкая рыжеватая борода. На пареньке была совсем новая спецовка синего цвета, явно только что взятая со склада.

Паренек опустился на сиденье и вытянул ноги, обутые в красные полуботинки на белой резиновой подошве. Положил на колени длинные бледные руки с узкими кистями и обломанными ногтями. Если бы ладони и ногти не были бы так обезображены, эти руки выглядели бы нежными и ласковыми.

Мы с хорошо одетым мужчиной не отводили глаз от этих рук.

— Не смотрите на него так, — с досадой произнес небритый мужчина с желтым чемоданом. Его квадратное лицо налилось кровью. Он вынул бутылку, протянул ее мне и произнес неожиданно изменившимся, помягчевшим голосом:

— Выпей-ка, товарищ!

Я поднял бутылку и отпил немного прямо из горлышка. Потом то же самое сделал и полный мужчина.

— Дайте-ка мне, — с улыбкой сказал паренек.

— Тебе нельзя, бай Станко, — в голосе сопровождающего слышалась мольба.

— Ничего со мной не случится!

Паренек взял бутылку и начал пить, запрокинув голову. Его большое адамово яблоко отмеряло глотки. И только сейчас я понял, что он не так уж молод.

Теперь уже никто не смотрел на поле и голые выжженные холмы за окном. Поезд петлял, и солнце заливало то одну, то другую сторону купе.

— Если я не ошибаюсь, вы шахтеры? — поинтересовался полный мужчина и прокашлялся, словно собирался говорить долго.

В ответ шахтеры кивнули головами и закурили.

— Бай Станко, — обратился к пареньку небритый с тревогой, — не пей больше.

— Ничего со мной не случится. Давай выпьем за Гюльчан холм, Гриша!

— У меня гастрит, — сказал полный мужчина, виновато улыбнувшись, — мне больше нельзя сухого вина.