Вичо не стал рисковать, и хлопок был моментально собран.

Во второй раз общинный глашатай и председатель «скрестили шпаги» из-за того, что бай Крыстю начал проявлять нетерпимость к действиям председателя и говорить об этом кооператорам. Вичо решил сделать бай Крыстю серьезное внушение, но тот прервал его:

— Когда наше кооперативное земледельческое хозяйство занималось землей, я всем был доволен. Но с некоторых пор мы забросили землю и занялись магазинами, изготовлением извести, кирпичей… Мы превратились в торгово-кооперативное вспомогательное хозяйство. Пусть люди нас рассудят, — обратился он к собравшимся односельчанам.

Староста вынужден был отчитать барабанщика за это своеволие, а Вичо решил вынести вопрос о нем на общее собрание кооператоров.

Неравная схватка показала, что бай Крыстю был уже не только глашатаем новой жизни, но и ее активным участником благодаря своему барабану и самобытному юмору — он сочинял стихотворные пародии типа вот этой:

— Сообщается селянам, что Митко Бонин не работает как надо!

Такая острая хроника бай Крыстю вызывала горячий интерес. Что и говорить, некоторые сердились на него, но глашатай продолжал вытравливать темные пятна и регулярно передавал приказы и объявления с неповторимой артистичностью, не подозревая, что его дни, как глашатая, сочтены.

Беда свалилась на него внезапно. Случилось так, что рабочие, которые тянули в Крушицу водопровод, наткнулись на минеральный источник. Совет поспешил провозгласить село курортом и начать коренное благоустройство. Главную улицу расширили и покрыли асфальтом, на площади установили каменного длинноухого медведя. А в одну из пятниц рабочие вбили и столбы для радиофикации села. Бай Крыстю запомнил этот день, потому что точно в 11 часов председатель совета позвал его к себе в кабинет и сообщил, что решено отправить старого ветерана на пенсию… Новости теперь станут передавать по радио…

Разговор был кратким. Председатель даже не заметил влажных глаз старика, который молча повернулся и вышел, поскрипывая деревянной ногой. Если бы он даже хотел что-то сказать, то не смог бы — удар был таким неожиданным, обида была так глубока, что оглушила его.

С гребня волны, на которую он поднялся, бай Крыстю вдруг погрузился в спокойные, холодные пласты житейского моря, где не было ветра, куда не пробивался свет звезд. Потрясенный случившимся, бывший глашатай долго не выходил из своего дома. Люди пошумели, посудачили да и перестали. А тут и весна пришла с ее заботами.

Но однажды вечером, похоже, сердце бай Крыстю не выдержало, и он направился к площади в своем старом пастушьем плаще — поседевший, осунувшийся. Он прошел мимо общины, не поглядев в ту сторону, и сел на скамейку возле каменного медведя. Солнце скрылось за Голой грядой, на небе сияли розовые облака, а по земле уже ползли тени — предвестники вечера.

Бай Крыстю не успел поздороваться со своими старыми знакомыми, сидящими на скамейке, не успел сесть на свободное место рядом с ними, когда репродуктор чихнул и зазвучал вступительный марш, несколько заглушенный обычными помехами. После марша диктор сообщила программу и начала передавать сообщения сельсовета.

Бывший барабанщик сначала внимательно слушал бесстрастный голос диктора, но когда она сообщила о скором торжественном пуске водопровода, он беспокойно заерзал, его палка нервно забарабанила по булыжнику. Водопровод! В село впервые придет прохладная горная вода, весело зажурчит в кранах, а диктор сообщила эту необычайную радостную весть вялым, безразличным голосом, словно речь шла о разведении цыплят. Бай Крыстю забыл, что у него в руке сигарета, натянул на уши дрожащими руками колпак и быстро заковылял к дому, словно спешил гасить пожар.

С тех пор старый ветеран не выходил на улицу. Изредка только появлялся в саду, да и то после обеда, когда никто не проходил мимо их забора. Он садился на солнышке и сидел неподвижно, словно дремал, до тех пор, пока солнце не начинало клониться к закату. Он смотрел, как деловито снуют пчелы, вьют гнезда птицы, спешат по выбитым сельским дорогам в поле трактора, и ему становилось грустно от сознания, что лишь он ничего не делает. Даже букашки имели свои заботы, они катили лапками какие-то комочки, повсюду сновали вечно занятые муравьи, а он сидел и зазря отягощал землю своими шестьюдесятью тремя годами. Дни казались ему длинными, ночи — кошмарными. Он беспокойно ворочался в кровати. Слушал, как ветер носился по улицам, стучал по железной крыше пекарни, ему казалось, что это смерть притаилась в темноте, посмеивается в трубе, чтобы уйти утром, когда посветлеет окно. И снова наступал день, пустой и праздный. Ему опять оставалось только греть свою ревматичную ногу и считать букашек.

И зачем такая жизнь?

Однажды утром бай Крыстю разобрал стоявшие под навесом доски и отобрал из них штук десять самых сухих. Озадаченному Стоилко он объяснил, глядя в сторону:

— Если случится что-нибудь со мной, тебе не придется заботиться о гробе…

Вечером он вернулся к себе в комнату, и более не вышел из нее. Первые пару дней ни сноха, ни Стоилко не обратили внимания на это, но когда увидели, что он не встает с постели, испугались — то ли за него самого, то ли за его пенсию — и бросились за лекарствами. Они принесли целую гору таблеток, порошков, микстур, но все это пошло в печку — старик собрался отправиться на тот свет не окольными, а прямыми путями.

Наверно, это вскоре и случилось бы, не появись в доме старого ветерана Илия Дуйнов, начальник почтовой станции. Илия отличался веселым, приветливым нравом, страстно любил рыбалку и считал бай Крыстю своим лучшим другом, тем более, что бывший глашатай был опытным рыболовом.

Как-то после полудня Илия решил зайти к своему старому приятелю. Погожий июньский день заставил людей покинуть дома, и Верхняя слобода, где жил бай Крыстю, выглядела безжизненной. Никого не было и во дворе его дома, но, когда Илия вошел в калитку, то до его ушей долетело тихое постукивание, словно кто-то пересыпал фасоль из одного решета в другое. Начальник почты подошел к окну и понял, что странные звуки идут из дома. Он заглянул в окно и увидел барабанщика — он сидел на кровати с барабаном на коленях и палочками в руках. Телогрейка сползла с его острых худых плеч, глаза были прикрыты, но палочки двигались в его жилистых руках, выбивая тихие звуки походного марша. Илия, подождав пока затихнут удары, предупредительно покашлял и вошел в дом. Он не видел своего друга месяца два. Нет, это не бай Крыстю — жизнерадостный, с озорными глазами. Перед ним сидел невероятно состарившийся человек с пожелтевшей кожей, угасшими глазами и серыми свалявшимися волосами.

С первых же слов Илия понял, что старик простился не только с рыбалкой, но и жизнью… Он попытался заговорить с ним о его болезни, но бай Крыстю ни на что не пожаловался. Уходя, Илия уже все знал и без объяснений о болезни о том, как бороться с ней. Поэтому он направился не домой, а к почте. В голове у него уже созрел план спасения старика.

На следующий день почтальон принес домой бай Крыстю Глогову ставший позднее знаменитым приказ о его назначении на должность «оператора крушевской почтовой станции». Приказ содержал и один необычный, торжественно-патетический параграф о том, что бай Крыстю надлежит явиться завтра в 19 часов на работу в мундире, очках и с барабаном.

Прочитав приказ, бай Крыстю оперся на стену сидя на кровати и несколько минут сидел с закрытыми глазами. «В мундире, очках и с барабаном»… Этих слов было достаточно, чтобы вернуть его к жизни.

После ужина он закрылся в своей комнате. Сняв барабан, он принялся «настраивать» его. Кожа стала совсем сухой и надо было, чтобы она обмякла и приобрела ударную силу. Приведя в порядок барабан, бай Крыстю стал рыться в шкафу, под подушкой, в сундуке, пока не нашел две металлические прищепки. Он смочил водой усы и прижал их прищепками, чтобы они приобрели к утру «форму».