Он с наслаждением пил уже третью чашку кофе, когда секретарша принесла утреннюю почту. Поверх всяких служебных бумаг лежал нераспечатанный конверт. Пешехонов допил кофе, отнес прибор на угловой столик и взял письмо. «Знакомый почерк», — лишь взглянув на конверт, подумал Пешехонов. Обратного адреса не было. Он разорвал конверт. Письмо было от Граниной.

«Уважаемый Дмитрий Сергеевич! Вчера вернулась домой. В мои планы не входило писать вам немедленно, но дело вот в чем. Дома меня ожидало письмо. И знаете от кого? Даже страшно сказать: от Надюши. Это письмо она написала за несколько дней до своей смерти. Но, написав адрес, не указала нашу республику. И вот письмо, судя по штемпелям, попало в Азербайджан — там тоже есть город Кировабад, — а потом уже к нам. Но не в этом главное. В письме есть непонятные строки. Я чувствую, что за ними что-то скрывается. Может быть, они что-нибудь подскажут вам? Жду с нетерпением окончания дела и весточки от вас. Желаю вам удачи. С уважением Г. Гранина».

Письмо Громовой к Граниной действительно было очень длинным. Она подробно сообщала о своей жизни: о работе, о кинокартинах, о прочитанной книге и т. д. Все это интереса не представляло. Но вот дальше шли подчеркнутые (видимо, Граниной) строки:

«...А на днях произошел ужасный конфуз. Я пришла домой в час дня, а должна была прийти лишь в четыре. Арвид в этот день не работал, так как заступал в вечернюю смену. Но его дома не оказалось. Я только успела переодеться, как услышала его шаги на лестнице. Мне захотелось подурачиться. Недолго думая, я юркнула в наш большой шифоньер и неплотно прикрыла за собою дверь. И ты можешь представить мое положение, когда в комнату вошел Арвид, а с ним его знакомый — Генрих. Я не смогла решить, что делать. Вылезать из шифоньера на глазах у малознакомого человека — глупо, нелепо, смешно; оставаться там неизвестно сколько времени — тоже приятного мало... Все же я решила оставаться там. На мое счастье, Генрих скоро ушел. Оказывается, он принес какой-то радиоприемник. Меня поразил тон его разговора с Арвидом, и поэтому я запомнила его почти дословно:

— Учти, что передатчик мне нужен через три дня. Пропустить сеанс нельзя. Буду ждать тебя ровно в девять вечера.

— Хорошо, Генрих. Сделаю к сроку, — как-то покорно ответил Арвид.

— Смотри, чтобы никто не видел, — уже уходя, сказал Генрих.

— Будь спокоен, — ответил ему Арвид, провожая до дверей.

Когда Арвид, выпустив гостя, вернулся в столовую, я уже стояла у окна и улыбалась, как дурочка. Увидя меня, Арвид почему-то очень растерялся. Он некоторое время смотрел на меня, как на привидение. А мне было очень неудобно видеть это.

Я ему сказала:

— Арвид! Я хотела пошутить. Разыграть тебя. Извини меня за эту глупую шутку.

Лишь после этого Арвид вспылил и стал кричать на меня. Я долго объясняла ему глупость своей шутки и просила не сердиться. Наконец Арвид успокоился и стал рассказывать мне, что Генрих готовится к соревнованию по «охоте на лис». Все время усиленно тренируется. Но не хочет, чтобы заранее кто-нибудь знал об этом, так как он не состоит ни в каком спортивном обществе и думает выступить как любитель-одиночка. Но у него испортился приемник, и он принес починить его. Мне это было совсем не интересно, но я была рада, что все прошло и Арвид уже не сердится. Но это не все: через несколько дней у меня с Арвидом опять была неприятная стычка. Я ждала его дома. Уже стемнело, а его все не было. Тогда я решила встретить его. Я прошла уже улицу и выходила к шоссе, когда увидела, что там стоят Арвид и опять этот противный Генрих. В это время подошел автобус, и Генрих сел в него. Заметив меня, Арвид быстро подошел ко мне и беспричинно грубо стал разговаривать. Он даже употребил такую фразу: «Ты опять шпионишь за мной?»

В последние дни он стал какой-то нервный и раздражительный».

Дальше Надя опять сообщала о различных житейских мелочах.

Едва дочитав письмо до конца, Пешехонов схватил трубку телефона и стал лихорадочно крутить диск.

«Так вот тут какой завязывается узел! — думал он, ожидая ответа с другого конца провода. — Лишь бы успеть! Как бы не опоздать». Наконец он услышал голос Фалина.

— Фалин! Саша! Ты хорошо слышишь меня? — кричит в трубку Пешехонов и замечает, как дрожит его рука с зажатой в ней телефонной трубкой и как ненужно громко кричит он. — Саша! Слушай меня внимательно, — уже тише и спокойнее говорит Пешехонов. — Прибыл домой Эглит или нет? Нет?! Это очень хорошо. А хозяйка Эглита знает, что его ожидают работники милиции? Нет?! Ты уверен в этом? Хорошо! Так вот, немедленно возвращайтесь сюда. Слышишь? Немедленно. Чтобы духу вашего там не было. Ты понял? Повтори. Так, правильно. Приезжай прямо ко мне. — Пешехонов положил трубку на рычаг и, облегченно вздохнув, отвалился на спинку кресла, но тут же вскочил и направился в кабинет прокурора...

— Да! Удачно все сложилось у вас, — выслушав Пешехонова, произнес Виктор Иванович, — еще немного и обрубили бы мы концы. — Прокурор задумался, а потом сказал: — Готовьте постановление о передаче этого дела в КГБ. Я сейчас позвоню генералу Упельнику и поставлю его об этом в известность...

— Ян Эдуардович! — говорил он уже генералу. — Есть интересное дело. Мы с Дмитрием Сергеевичем пришли к заключению, что настала необходимость передать дело в ваш аппарат. Нужны срочные оперативные действия... Нет. Всем занимался сам Дмитрий Сергеевич... Да. Он лично проинформирует, и я думаю, что вы придете к такому же заключению... Хорошо. Он сейчас же будет у вас.

С Яном Эдуардовичем Упельником Пешехонов был знаком с первых дней войны: военный прокурор и начальник отдела смерша 22-й стрелковой дивизии работали в дружном контакте и поддерживали между собой добрые личные отношения...

— Заходи, заходи! — поднялся навстречу Пешехонову Ян Эдуардович. Он крепко пожал протянутую руку и, подведя к стоявшему в углу кабинета столику, усадил Пешехонова в глубокое кожаное кресло, сам сел напротив него.

— Ну как дела? Пишут тебе твои ребята? Или как мои — все ограничиваются поздравительными телеграммами?

Поговорив несколько минут о своих семейных делах, Упельник спросил:

— Какое же дело ускорило нашу встречу?

Пешехонов обстоятельно стал излагать содержание дела Громовой. Внимательно слушая Пешехонова, Упельник время от времени делал какие-то записи в блокноте.

— Значит, оснований у вас для ареста этого Генриха более чем достаточно: пуговица изобличает его в причастности к убийству Громовой, и есть основание подозревать его в отравлении Арвида. Конечно, это все уголовщина. А вот наличие у него радиоаппарата, видимо, передатчика, это уже для нас представляет интерес. Но вы уверены в том, что ваши следственные мероприятия ему не стали известны?

— О том, что следствие интересуется, кому были проданы финские плащи, может, и стало известно Эглиту, но подозрения вызвать у него не могло, так как была создана видимость, что проверяется продажа всех импортных дефицитных товаров.

— Но ведь Генрих неспроста решил сжечь свой импортный плащ. Значит, ему стало известно, что следствие интересуется именно такими плащами.

— Нет, не так, — возразил Пешехонов. — Согласно рассказу мальчика Кости, Генрих сжег этот плащ еще задолго до того, как мы обнаружили пуговицу во рту убитой Громовой. По-видимому, после убийства Громовой Генрих, обнаружив, что у него из кармана пропала ранее оторванная пуговица, решил избавиться и от плаща. Это говорит об особой проницательности и осторожности преступника. Но нужно учитывать, что Костя все же не совсем надежный союзник: мальчик есть мальчик, и не исключено, что он может кому-либо рассказать то, что он рассказал нашему работнику.

— Да, да, — согласился Упельник. — Эту возможность необходимо исключить...

Прошло уже четверо суток со дня отравления Арвида Путны. Все эти дни Эглит провел безвыходно на территории конторы и делал вид, что ему нездоровится: у всех на виду принимал какие-то таблетки, морщился, запивая их водой.