— Наверное, начальству? — подал реплику Пешехонов.

— Почти так. Вот список. Один из плащей был продан заврайздравотделом Нудельману; второй — заврайфинотделом Кудре; третий — редактору газеты Калниншу, — прочитал по бумажке Фалин. — Пришлось пойти на всякие ухищрения, чтобы установить, целы ли пуговицы на их плащах. И оказалось, что у Кудри и Калнинша все пуговицы на месте, а вот у Нудельмана и плаща-то нет. Он подарил его сыну, приезжавшему к нему весной прошлого года с Дальнего Востока.

— А запасных пуговиц к плащам не полагалось? — уточнил Пешехонов.

— Нет. Только четыре спереди и по одной на обшлагах рукавов.

— Значит, эти трое вас не интересуют!

— Да! По-моему, они вне подозрения. А вот с плащами, что попали в магазин поселка Груя, несколько интереснее и сложнее. Они достались: один директору школы Берзиню, второй — мужу завмагазином, его фамилия Тумба, а третий — электрику Эглиту. Я установил, что у Берзиня на плаще все пуговицы целы, у Тумбы же на плаще остались только две фирменные пуговицы, а остальные пришиты разномастные, как говорится «с бору по сосенке». А вот у Эглита как будто и плаща того нет, он сейчас носит плащ другого цвета и покроя.

— Где же плащ, вы не выяснили?

— К сожалению, пока нет. Над этим вопросом я пока думаю, но установочные данные на этих людей уже получил: Берзинь — это очень пожилой человек, инвалид Великой Отечественной войны. Был в партизанском отряде, там и потерял правую руку. Он конечно, вне подозрения. А вот Тумба, он не только пуговицы, но и плащ мог потерять: пьянчуга, почти нигде не работает, живет на иждивении жены (она старше его лет на двадцать), по неделям не бывает дома. В Грую Тумба приехал из Казахстана, где отбывал наказание по приговору суда. Судили его за воровство. А вот зовут его... Генрих, — Фалин посмотрел на Пешехонова, видимо рассчитывая, что произвел на него особое впечатление этим именем, но тот спокойно ожидал продолжения доклада.

— Оказывается, этот Тумба, — продолжал Фалин, — в часы протрезвления увлекается марками, коллекционирует их. А вовлек его в это занятие сосед — его тезка, Генрих Эглит, тот, кому достался третий плащ. О нем у меня более полные данные: его отец, Карл Эглит, еще до начала первой мировой войны жил в Петрограде, окончил там политехнический институт. В 1919 году переехал в Латвию. Генрих родился в 1914 году. Окончил Рижский политехнический институт и работал электромехаником на предприятии своего отца Карла Эглита, владевшего лесопильным заводом. С восстановлением в Латвии Советской власти их предприятие национализировали, но отцу и сыну разрешили работать на этом же заводе. В начале Отечественной войны дом Эглитов и их бывший завод сгорели во время пожара, а они стали ходить по окрестным хуторам, клали печи и монтировали электродвижки у местных жителей. Уже после окончания Великой Отечественной войны старшего Эглита пригласили на службу в управление лесного хозяйства республики. Он был весьма доволен своей должностью. Проработав около двух лет, старший Эглит умер, а вслед за ним умерла и его жена. Их сын Генрих устроился на работу в лесосплавную контору электромонтером. Живет в местечке Груя. Своей семьи не имеет. У вдовы Мельниковой снимает комнату. Сама хозяйка живет с малолетним сыном и работает в почтовом отделении. К службе Эглит относится хорошо, ведет трезвый образ жизни. Увлекается рыбалкой, сбором грибов и коллекционирует марки. Должность его сезонная: с ноября по март он увольняется и уезжает на сезонные заработки куда-то на Север или устраивается на работу в местный дорожный участок. По месту работы Эглит имеет комнату.

— Итак, — резюмировал Пешехонов, — у нас остаются два Генриха.

— Мне кажется, что не два, а полтора: уж больно Генрих Тумба не подходит для того, чтобы быть приятелем Арвида Путны.

— Как же вы думаете выяснить окончательно, есть или нет у Эглита тот плащ, который нас интересует? А если нет, то куда он его дел?

— Конечно, спрашивать даже у Тумбы, куда он дел недостающие четыре пуговицы, я не собираюсь, тем более у Эглита. Даже у Мельниковой спрашивать о плаще нельзя, так как я не знаю ее взаимоотношений с постояльцем, и нет гарантии, что о нашей с ней беседе она не расскажет Эглиту... У нее есть сынишка Костя. Лет ему 10-11, и он почему-то не благоволит к их постояльцу. Может быть, мне удастся узнать что-либо нужное у него? Конечно, и Тумбу я из поля зрения упускать не собираюсь...

Поездку в поселок Груя, где жили Эглит и Тумба, и необходимые оперативные действия там Пешехонов решил поручить старшему следователю Куприну.

...Ровная лента влажного от росы асфальта мчится навстречу, бросая в лицо упругую струю прохладного воздуха. Лишь подъехав к бетонному мосту через неширокую, сильно обмелевшую речушку, Куприн сбавил скорость.

Сразу же за кустами показались дома поселка. Въехав в улицу, мотоцикл, работавший до этого как часы, стал давать оглушительные выхлопы, а затем, чихнув несколько раз, окончательно заглох. Куприн слез с машины и попробовал завести двигатель. После нескольких попыток мотор наконец заработал, но метров через сто пятьдесят опять забарахлил: пришлось остановиться. Напрасно хозяин мотоцикла крутил рукоятку газа и толкал педаль, мотор не подавал никаких признаков жизни.

Осмотревшись по сторонам, Куприн облюбовал место у небольшого домика, где под деревьями стояла деревянная скамья, и подвел туда мотоцикл. Было уже жарко. Куприн снял кепку, рюкзак, кожаную тужурку и присел на скамейку, посматривая то на мотоцикл, то (незаметно) на домик, стоявший напротив через дорогу. Отдохнув несколько минут, он засучил рукава рубашки, достал из сумки инструмент и стал отвинчивать детали мотора, аккуратно раскладывая их на скамейке. Работая, Куприн постоянно наблюдал за домиком через дорогу. Прошло несколько минут, и на улице показался мальчуган.

Он подошел к скамейке и молча, с любопытством стал следить за работой приезжего. На вид ему было лет десять-двенадцать. На детском личике его со вздернутым, усеянным веснушками носом необычными были глаза: серые, большие, опушенные густыми ресницами, они были не по годам серьезными и пытливыми.

Помолчав немного, мальчик спросил:

— Что, испортился?

— Да. Как видишь, не хочет ехать.

— А что с ним случилось?

— Кто его знает: может, бензин не поступает, а может, еще что, — охотно поддержал разговор Куприн. — А ты что-нибудь понимаешь в мотоцикле?

Взглянув пристально на взрослого дядю и убедившись, что он спрашивает серьезно, мальчуган солидно ответил:

— Немного понимаю: знаю, как нужно чинить камеру и куда заливать бензин.

— О-о! Это уже хорошо. Не каждый парень знает это. Тебя как зовут?

— Костя.

— Константин, значит? Очень хорошее имя. А меня зовут Николай Васильевич, а проще дядя Коля. Вот мы и познакомились... Ты живешь в этом доме?

— Нет. Вон в том, — и Костя показал на дом через дорогу.

Занимаясь мотоциклом, Куприн все время поддерживал разговор с мальчиком. А тот, совершенно освоившись, охотно помогал ему, подавая то ключ, то гайки.

— Вы, наверное, с рыбалки едете? — посмотрев на рюкзак и торчащий из него разобранный спиннинг, спросил Костя, когда работа уже подошла к концу.

— Почти угадал. Только не с рыбалки, а на рыбалку.

— А почему так поздно?

— Да вот из-за этого упрямца: барахлил всю дорогу, не езда, а мучение.

— Куда же вы теперь поедете?

— Хотел доехать до Лидумского озера, но теперь уже опоздал. Придется порыбачить где-нибудь здесь — на Даугаве. А ты тоже интересуешься рыбалкой?

— Да, я умею рыбачить на удочку и на донку, — поспешно ответил мальчуган и, покосившись на рюкзак, нетвердо добавил: — И на спиннинг... немного.

— Ты и места хорошие, наверное, знаешь?

— Конечно, знаю, — радостно подтвердил Костя. — Хотите, покажу?

— Идет!.. Вот только если мотоцикл капризничать не будет. А тебя родители отпустят на реку? — Куприн вопросительно посмотрел на мальчугана.