— Может быть, это неточно? Ведь это было не вчера, — усомнился Пешехонов. — Почему вы запомнили номер вагона?

— Я говорю вам точно. Арвид сел в шестой вагон. А запомнила вот почему. Представьте себе, за свои двадцать три года я никуда из Риги ни разу не выезжала, если не считать нашей пригородной электрички, — уточнила она. — А в этом году, в феврале, мне удалось побывать в Таллине, причем по какой-то случайности и туда и обратно мы ехали в шестом вагоне. Когда Арвид садился в вагон, я посмотрела на номер, и он тоже оказался шестым. Вот поэтому я так хорошо запомнила...

Нужные справки о поездной бригаде Фалин получил очень быстро, и через день в кабинете Пешехонова уже была новая свидетельница. На вид ей было лет сорок. Она без тени смущения вошла в кабинет, смело, решительно подошла к столу, и протягивая повестку, звонким голосом спросила:

— Это, видимо, вы соскучились по мне? — Она при этом играла глазами и, кокетливо улыбаясь, показывала два ряда удивительно белых и ровных зубов.

«Вот развязная особа», — подумал Пешехонов, принимая повестку и невольно разглядывая эту пышущую здоровьем, плотно сбитую женщину.

— Садитесь, — пригласил он.

— С удовольствием. — Она плотно уселась на стул, свободно откинулась на спинку и без тени смущения, с откровенным любопытством стала рассматривать Пешехонова. В ее не по годам молодых, красивых и нагловатых глазах все время переливались задорные огоньки.

«Ну и ну», — подумал Пешехонов, встретившись взглядом с глазами посетительницы. Пока он рассматривал повестку, пододвигал к себе блокнот, карандаш, женщина, все так же весело улыбаясь, быстро достала из сумочки небольшое зеркальце, посмотрелась в него и, видимо, оставшись довольной, спрятала его на место.

— Вы Листовская? — наконец задал ей вопрос Пешехонов.

— Да! Листовская, — повторила женщина и, стрельнув глазами, добавила: — Прошу любить и жаловать. А зовут меня Елена.

В первую минуту Пешехонов хотел было пресечь эту неуместную развязность свидетельницы, но потом решил: «Не буду портить ей настроение. Пусть! Может, так будет лучше».

— Очень приятно, — сказал он. — Так вот, товарищ Елена. Нам предстоит серьезный разговор, и я надеюсь, что вы со всей ответственностью отнесетесь к своим обязанностям свидетеля.

— Пожалуйста. Спрашивайте. Я готова ответить на все ваши вопросы.

— Отлично! Так вот, меня очень интересует ваша поездка четырнадцатого мая в поезде № 14. Нам известно, что вы тогда обслуживали вагон № 6. С того дня уже прошло много времени, но я все же решил обратиться к вам: может, вы нам поможете... — Убедившись, что свидетельница слушает его внимательно, Пешехонов продолжал: — Тогда в ваш вагон здесь, в Риге, сел один молодой человек...

— Красивый? — не выдержав минутной серьезности, спросила, опять улыбаясь, Листовская.

— Красивый, красивый! — в тон ей ответил Пешехонов. — Вот смотрите. Может быть, узнаете своего пассажира? — Он достал из папки несколько фотокарточек и передал их Листовской. Та разложила их перед собой на столе и, лишь взглянув, сразу же схватила одну из них.

— Вот этого молодчика я узнала! — весело воскликнула она, продолжая рассматривать фотокарточку.

— Покажите мне своего избранника, — протягивая руку, проговорил Пешехонов. Он уже заметил, что Листовская держит в руке фотоснимок Арвида Путны.

— О-о! Я его помню, — громко продолжала Листовская, отдавая фото. — Я его заметила, когда он с друзьями еще только стоял у моего вагона: такой видный, шикарный, красивый и разговорчивый... Мне нравятся такие мужчины, — простодушно призналась она и посмотрела на Пешехонова задорно и вызывающе.

«Ну и особа», — опять подумал Пешехонов, отводя взгляд от ее белозубой улыбки. — Это хорошо, что он вам понравился.

— А вам какая корысть от этого? — насмешливо перебила его Листовская.

— Корысть, не корысть, а польза есть.

— Какая польза? Кому? — снова спросила Листовская.

— Вот об этом-то я скажу вам несколько позже. А пока давайте условимся, что вопросы буду задавать я, а потом уже вы. — Пешехонов при этом так посмотрел на Листовскую, что та сразу же присмирела и сделалась серьезной.

— Расскажите, пожалуйста, как вел себя этот человек в вашем вагоне. Надеюсь, он не приставал к вам?

— Нет, не приставал, — как-то вяло и с явным сожалением ответила Листовская. Она посмотрела на Пешехонова и, видя, что он слегка улыбается, сразу же ободрилась и уже весело добавила: — Он только угостил меня конфетами, спросил, есть ли у меня муж и где я живу.

— О чем вы еще беседовали с ним?

— Кажется, ни о чем. Ведь он скоро сошел с нашего поезда.

— Разве он ехал не до Таллина?

— Нет! Когда мы подъезжали к станции Сигулда, он вышел ко мне в тамбур. В руке у него был маленький чемоданчик. Я спросила, почему он сходит, а не едет до Таллина? Он ответил, что решил сойти в Сигулде, а в Таллин приедет следующим поездом. Он еще спросил у меня, когда я поеду обратным рейсом. Я ему ответила, и он сказал, что постарается попасть на этот поезд и обязательно в мой вагон. Он сошел, и больше я его не видела... А что с ним?

— С ним ничего. Жив, здоров, все благополучно.

Задав еще несколько вопросов, Пешехонов сказал:

— Свидетельница Листовская, я прошу вас о нашем разговоре пока никому ничего не говорить. Хорошо?

— Хорошо! — ответила ему в тон Листовская. Лицо ее было серьезно, лишь в шальных глазах по-прежнему прыгали бесенята.

Отпустив свидетельницу, Пешехонов вышел из-за стола и, вышагивая по кабинету, продолжал думать:

«Вот тебе и алиби Арвида Путны. Интересно, как он поведет себя на допросе? Но прежде нужно будет Фалину съездить в Таллин и выяснить, как удалось Арвиду получить отметки на командировочном удостоверении. И еще кое-что...»

По тому, как он вошел в кабинет, подошел к столу, сел за приставной столик напротив сидящего там же Фалина, трудно было и подумать, что за плечами этого человека есть какая-либо вина. Держался он непринужденно, говорил веско, уверенно и смотрел прямо в глаза собеседнику.

«Не похож на портрет, нарисованный Граниной», — подумал Пешехонов, внимательно взглянув на Путну. Спокойствие, даже какая-то солидность. Цепкие, серо-стального цвета глаза, как бы спрашивали: «И что вам еще нужно от меня, товарищ прокурор?»

— Вы меня извините, гражданин Путна, — начал Пешехонов, — но возникла необходимость вновь побеседовать с вами по тому, печальному для вас, делу, — Пешехонов сделал паузу.

— Простите! Но, насколько мне известно, это дело уже прекращено?! — Путна требовательно, чуть ли не с вызовом посмотрел сперва на Фалина, а потом перевел взгляд на Пешехонова.

— Да! Дело, к сожалению, было прекращено.

— Почему «к сожалению», если это не секрет?

— Какой же может быть от вас секрет? — медленно, как бы в раздумье, произнес Пешехонов. — Видите ли, гражданин Путна, следователь Фалин лишь установил, а вернее, подтвердил факт самоубийства вашей жены, но совершенно не выяснил причин, которые толкнули ее на это.

— Прошу извинить. Но следователь Фалин сам лично говорил мне, что эта причина им установлена! — Путна опять посмотрел на Фалина, будто требуя от него подтверждения. Но тот с невозмутимым видом делал какие-то пометки в своем блокноте.

— Какие же это причины? Как вы думаете?

Арвид пожал плечами, как будто удивляясь такой неосведомленности Пешехонова, и ответил:

— Она покончила с собой, когда была в состоянии невменяемости. У нее была предродовая горячка. — Это он произнес твердо, четко, как заученную аксиому.

— И вы верите этому?

— А почему не верить? — Арвид снова пожал плечами. — Ведь этот вывод сделал следователь!

— А вы сами не думали над этим вопросом? Не искали иную причину?

— Думал. И долго. Но ничем другим я тоже не могу объяснить. Поступок ее так же нелеп, как и трагичен. — Лицо Арвида приняло скорбное выражение, и он печально покачал головой.