– Что с ней? – испуганно спрашивает Иви.

Но фейри не отвечает.

Шаги его неслышны, он как ветер, как солнечный луч, как паутинка, коснувшаяся лица, как лист дерева, скользнувший по плечу. Вот ты отмахнулась, Иви, от мимолетной ласки этого листа, а вот – в твои глаза уже смотрит травяная зелень глаз эльфа.

И стоит вдохнуть один раз его запах – солнечный, зеленый, древний – и ты забываешь о том, что твоя любовь сегодня снова не поняла твой намек. А может, поняла – снова, но ты ей нужна для другого, ты ей нужна, чтобы оттенять ее.

Стоит вдохнуть второй раз – и ты забываешь о том, что завтра тебе на работу, обрабатывать скучные анкеты, перекладывать с правой стороны стола на левую, вчитываться в косые строчки, отказываться от себя, не мечтать, потому что мечты отвлекают – быть винтиком.

Третий – и зрачки твои расширяются. В мире больше нет пустого холодильника в крохотной квартирке, не существует тесных джинсов с распродажи, нет злых весов, которые всегда – всегда! – показывают больше, чем надо, забыты мужчины, скользящие по тебе равнодушными взглядами, будто тебя нет.

И больше Иви не дышит – ее легкие и так заполнены запахом зеленоглазого фейри, ее голова заполнена сияющей красотой зеленоглазого фейри, ее лоно заполнено плотью зеленоглазого фейри – волосы, руки, губы, кожа, все, все, все заполнено зеленоглазым фейри.

Извивы Иви, искры Ирна, истекающий истомой искус, Иви, Иви…

Слушай, как плотно входит он в тебя, как выворачивается тело, стараясь приникнуть ближе к золотистой коже, коснуться каждым сантиметром, не упустить сладкие прикосновения.

Смотри, как стонут твои губы, как бьется сердце в горле, как останавливается в тот момент, когда он внутри полностью, до конца, как шелестит кожа о кожу сплетающихся тел.

Почувствуй его слова любви – ты никогда не знала таких слов. Ты никогда не думала, что их могут сказать тебе. Что их может сказать мужчина.

Свет его глаз – яркий, зеленый, темный, черный, взрывающийся, на осколки распадающийся в тот момент, когда он движется вперед, вперед, вперед, оборачивая твое тело вокруг себя. Ни сантиметра кожи не останется не зацелованным, ни единого нерва нетронутым, ни капли твоего сока не прольется мимо.

Запах женщины, вкус женщины, суть женщины, которая впервые в жизни чувствует себя – любимой. Желанной. Красивой. Единственной. Настоящей.

Ирн выворачивает ее наизнанку – влажное изнутри бесстыдно открыто его языку, пальцам, дыханию. Наизнанку – ненавидела мужчин и любила одну женщину, но теперь ее любит один мужчина и ненавидят все женщины, потому что эльфийский король любит сейчас только ее, ее одну, и ей дарит счастье за счастьем, сладкие всхлипы, горячие касания, спазмы до боли, боль до наслаждения, вскипающую кровь.

Если бы могла – Иви попросила бы пощады. Покоя. Отдыха. Забвения. Но слова покинули ее слишком давно, а Ирн не собирается понимать ее умоляющих взглядов.

Пусть это длится до утра. До следующего утра. И следующего утра.

Фейри не может устать от любви – это его энергия и его пища. Женщина может умереть от истощения, но не тогда, когда внутрь нее изливается раз за разом тот, чья сила когда-то была безмерна и бесконечна. Иви хотела бы умереть сейчас, когда вокруг есть только он и ее тело, никогда еще не чувствовавшее так полно, так сильно и по-настоящему.

Но кто же ей даст.

Когда Ирн чувствует, что Иви уже наполнена всей той любовью, что не досталось ей за предыдущие годы, что наполнена любовью еще на столько же – и еще, до конца ее дней, только тогда он выходит из нее, оставляя на прохладных простынях, позволяя перестать касаться его.

Но Иви смотрит и тянется, и он прижимает ее к себе, кладет ее себе на грудь, обнимает и перебирает невесомые русые волосы длинными пальцами.

– Что… – Иви вновь учится пользоваться голосом. Она приподнимается и видит свою подругу, выгнувшуюся на полу словно в застывшем эпилептическом припадке. Глаза ее распахнуты, мышцы подрагивают. Иви все равно, но она спрашивает: – Что с ней?

– Она грезит о том, как я ее жестко трахаю, а ты вылизываешь во всех местах, – равнодушно отвечает Ирн, поворотом пальцев сплетая из воздуха белый персик.

Он разделяет его на две половины и отдает одну Иви. В воздухе разливается нежный аромат.

– Зачем?.. – Иви завороженно следит, как его язык скользит внутрь сочной мякоти, и утомленное до предела тело вдруг откликается томительной жаждой.

Ирн пожимает плечами, слизывает, текущий по пальцам сок и ловит потемневший взгляд. Персик тает в воздухе, а сладкие пальцы ныряют Иви между ног.

До зимнего солнцестояния еще неделя, ему надо как-то занять это время… и зачать первого настоящего барда этого изменившегося мира.

Она слышала про то, что однажды детям придется ухаживать за родителями так, как родители ухаживали за ними. Но не думала, что это случится так скоро. Мама плакала, а Кристина только гладила ее по голове и говорила, что все будет хорошо. Хотя совершенно в это не верила.

– Я знаю это их выражение лица. Они сразу становятся равнодушными, но очень ласковыми… Насмотрелась, когда за дедушкой в больнице ухаживала. Они уже знают все, уже знают.

Мама все-таки нашла время сдать анализы. Какие сказали в поликлинике, такие и сдала.

Кристина впервые почувствовала себя такой бессильной, держа в руках бумажки с непонятными цифрами, из которых как-то складывалось, что все очень, очень плохо.

И даже УЗИ сделали, очень срочно, прямо за руку провели. Но никто ничего прямо не говорил, только отводили глаза и советовали «найти возможность» обследования в платной клинике.

– Я, Кристиночка, все же вижу. Не поеду я никуда, не буду ничего за деньги сдавать. И так понятно. Был бы шанс, они накричали бы на меня, а когда ласковые, то и нет надежды.

– Мам, ну ты что? – она впервые жалела, что пошла на иностранный. Надо было в медицинский, хоть чем-нибудь бы помогла сейчас. Хоть знала бы. – Мам, я с Ванечкой занималась пока, скопила денег. Давай ты съездишь и сделаешь все, что нужно?

– Мне страшно, доченька… Не хочу я у тебя деньги отнимать, тебе еще пригодятся, когда я…

Вот так за неделю до восемнадцати и становятся старшими в семье.

– Мам, давай глупости не будешь говорить? Вдруг там ничего страшного? А ты себя уже довела.

– Я не могу…

– Можешь, мам. Похороны мне дороже обойдутся.

Мама ахнула. Главное слово еще не было произнесено, но Кристина первая сделала к нему шаг.

– Завтра суббота, они ведь работают в субботу? – всегда собранная и сильная мама, которая отвоевывала Кристину у всего мира, как будто едва дотянула со всей своей силой до совершеннолетия дочери и теперь только позволила себе расслабиться. И начала рассыпаться на глазах, не зная, за что хвататься.

Она выудила из кармана телефон, но не могла попасть дрожащими пальцами по кнопкам. Да и куда она собиралась звонить?

Кристина накрыла ее руки своими и заставила посмотреть себе в глаза:

– Вот прямо завтра и поезжай. Время очень важно. У меня с утра консультации, но я тебя встречу, когда закончу, хорошо? – Кристина обняла маму и позволила ей вытереть лицо о свой свитер. – Сейчас принесу деньги.

С утра она еле заставила маму выпить чашку чая и глядя на заливающую ее лицо бледность, чуть не передумала идти в школу.

Но Варя, которой она позвонила посоветоваться, прошипела, что консультацию будет вести сама Людмила Сергеевна, и если Кристины там не будет… Ей после Стамбула не стоит дергать кошек за усы.

Пришлось все-таки отправить маму одну, разве что проследить, чтобы она села на троллейбус, благо там по прямой. А самой пойти на консультацию, хотя что можно засунуть в голову в такой ситуации – непонятно.

В тот момент, когда Кристина балансировала на ледяных буграх дороги, которую никто не собирался расчищать, и молилась о том, чтобы не упасть, потому что лежать в постели месяц со сломанной ногой она себе позволить не могла, в кармане завибрировал телефон.