Вполне возможно, что в глазах императора и даже многих воинов цель «побывать в Иерусалиме и помолиться Богу в святых местах» была важна, но в таком случае, почему задача удержания захваченных территорий под властью христиан была выражена так слабо? Хотя все эти земли в прошлом были под властью Византии, Цимисхий был достаточно политически трезв, чтобы понимать, что формальное признание его власти еще не означает реального возвращения захваченных городов империи.
В этой связи «крестоносные» мотивы письма Иоанна Цимисхия Ашоту вполне соответствуют византийской традиции тесного объединения религиозных и светских аспектов государственной политики, а сам поход мыслится как ответный на агрессивные действия арабов Муэза. Учитывая сложившуюся к X веку тактику борьбы против мусульманской угрозы, отраженную в трактате «О боевом сопровождении», то упреждающий рейд по территории врага считался византийцами как законный способ защиты своих владений. В этом отношении попытка предшественника Цимисхия Никифора Фоки добиться причисления павших в боях с мусульманами воинов к лику святых мучеников выглядела намного более радикально, чем очередной поход против них.
Не исключено, что идея захвата Иерусалима пришла в голову императору уже в ходе самой кампании, вернее, во время зимовки 974—975 годов при планировании весеннего похода, когда стало понятно, что арабы не имеют сил для отражения угрозы.
Если бы религиозные мотивы были бы задуманы первоначально, то итоги кампании были бы совершенно иными — шла бы борьба за ключевые города, не взирая на потери и не удовлетворяясь богатыми откупными дарами. Если бы после взятия Триполи потери оказались слишком большими и не позволили дальнейшее продвижение войск на юг, то армия осталась бы защищать уже захваченные территории, возобновив наступление после пополнения, а не возвратилась бы в Антиохию.
Иоанн Цимисхий был слишком опытным полководцем, чтобы допускать такие просчеты, и его политика во время войны со Святославом за Болгарию показала, что он вполне умел контролировать захваченные земли, если считал это нужным.
Поэтому можно предположить, что задача удержания признавших ромейскую власть городов (что было бы принципиально важным при «войне за веру») не ставилась. Они предназначались скорее к роли буферной зоны, с которой можно было брать дань, но не тратить серьезные средства на защиту. В военное же время войско противника, проходя через эти территории, неизбежно потеряло бы темп и фактор внезапности, что дало бы возможность византийцам подготовиться к отражению угрозы.
Обращает на себя внимание явное преувеличение успехов ромейского войска и описание их как нечто уже свершившееся. Фактически, это письмо представляет собой своеобразный отчет императора своему союзнику Ашоту. Вполне возможно, что религиозные мотивы призваны показать особую заботу Цимисхия о делах веры. Уместно вспомнить, что согласно концепции самих византийцев их страна является единственно законной высшей властью христиан на земле, а другие христианские государи существуют не сами по себе, а в отношении с византийским двором. Отсюда и мягкий намек на «духовное сыновство» царя Армении василевсу Романии[310].
Не исключена возможность и того, что религиозный характер успехов здесь служит для отвлечения внимания и замалчивания реальных результатов кампании, которая хотя и была удачна, но не настолько, чтобы положить конец владычеству мусульман в Палестине.
В конце концов, завоевания Византии на Востоке оказались эфемерны — буквально в конце этого же года большинство захваченных территорий вновь отошли к мусульманам[311]. Возможно, именно поэтому ни Лев Диакон, ни Иоанн Скилица не придают этой кампании особого внимания[312]. Если бы идея завоевания Святой Земли была бы озвучена более четко, описание было бы намного более подробным, хотя бы для того, чтобы понять, почему такое богоугодное дело закончилось неудачей.
Изложив наиболее известные и яркие случаи сакрализации войны в X веке, можно сделать вывод о том, что они продолжают тенденции, начавшиеся еще со времен Ираклия, главной из которых является иконоборческая модель государственного устройства — власть императора над Церковью.
Никифор II фактически вполне разделял логику Льва III и Константина V. Однако то, что он не пытался изменять догматику и вел действительно весьма аскетичный образ жизни, все же позволили ему остаться положительным героем в памяти ромеев.
Если крестовые походы, своего рода эталон священной войны на Западе, объединили подданных различных европейских государей под знаменем Рима, то концепция священной войны в Византии должна была объединить всех христиан Романии и сопредельных стран под сакральную власть императора.
Иоанн Цимисхий подобной концепции не придерживался. Оставаясь довольно религиозным человеком лично, он мог считать уместными отдельные элементы сакрализации военных действий, но далеко не с той последовательностью и энергией, как его предшественники. К тому же нельзя сбрасывать со счетов, что его сравнительно недолгое правление (968—976) описывалось теми историками, которые, как Лев Диакон, находились под влиянием идей священной войны.
Эти идеи, действительно, разделялись некоторыми императорами, политиками, полководцами и историографами и, помимо уже упомянутой иконоборческой модели, включали в себя активное включение в жизнь войска религиозного церемониала. Личная религиозность ромейских воинов приводила к широкому распространению и некоторых религиозных элементов: боевые кличи «С нами Бог!», «Господи, помилуй!», «За крестом победа!» Этим же объясняются устойчивые штампы полемологической литературы (например, «если Богу будет угодно, стратиг одержит победу») и многое другое.
Происходило также использование соответствующей риторики в речах полководцев, официальной переписке и гимнографии и, наконец, в описаниях событий историками. В этом отношении можно согласиться с мнением некоторых исследователей, что восточное христианство «так и не выработало идеологического обоснования ведения войны против “неверных”, выраженного в понятиях христианской теологии, даже несмотря на то, что временами отдельные исторические лица говорили и действовали так, как будто подобное обоснование в самом деле существовало»[313].
Глава 2.6. Военное дело Византии в эпоху Комнинов
В истории Византии XI век ознаменовался драматичными событиями, поставившими под угрозу само существование страны. В его начале империя пребывала в зените своей мощи, под управлением Василия II Болгаробойцы, сумевшего достичь немалых военных успехов и упрочить первенство ромеев среди стран Европы и Ближнего Востока.
Однако последние правители македонской династии — Константин VIII (1025—1028) и его дочери — не смогли удержать это положение, и Византия стала погружаться в ситуацию перманентного кризиса. Постоянная смена правителей на троне, удары норманнов с запада и сельджуков — с востока привели к тому, что страна стремительно беднела, сдавая врагам свои земли.
Лишь в 80-х годах наступила стабилизация положения. Придя к власти путем очередного переворота, Алексий Комнин сумел не только удержаться на троне, но и создать новую династию, давшую империи стабильность и процветание на целых сто лет.
В контексте нашего исследования нас будет в первую очередь интересовать то, что в этот период впервые после долгого разрыва встретились две христианские цивилизации. К обоюдному удивлению сторон их встреча показала принципиальную инаковость восточных и западных христиан.
В VII-VIII веках столкновение с направленной против Византии священной войны Персии и Халифата привело к заметному увеличению различных мотивов сакрализации военных действий. Однако в XI и XII веках, когда ромеи стали свидетелями классического примера борьбы за веру в виде крестовых походов, этого не произошло. В этой главе будет сделана попытка отыскать причины такого феномена.
