Хотя византийское право и философия большей частью не использовали достижения схоластики, у них у всех есть общий источник в позднеримском законодательстве и духе Евангелия. Поэтому приведенные Аквинатом нормы применимы и для нее.

Под сакрализацией войны в представленном исследовании будут пониматься все попытки византийских писателей показать действия своей страны (императоров, полководцев или отдельных воинов) в качестве священной войны.

Следует отметить, что такая война обязана признаваться участниками как минимум справедливой, в то время как справедливость войны вовсе не обязательно автоматически приводит к признанию ее священной. Например, оборонительная война против ничем не спровоцированной агрессии будет справедливой, если ее будет вести признанная власть, соблюдающая принцип соразмерности причиняемого насилия и пределы военного права.

Однако это не значит, что в ней будут обязательно проявляться признаки священной с соответствующей риторикой, канонизацией павших «за правое дело», отыскиванием разного рода чудесных подтверждений ее богоугодности, объявлением правителя и (или) верховного командующего безупречным и безошибочным лидером и полководцем и прочее.

Поэтому методологически оправданно изучать материал источников, вначале обращая внимание на то, признают ли их авторы те или иные вооруженные конфликты справедливыми, а далее уже искать в более подробных описаниях хода военных действий элементы, обычно соотносимые с понятием священной войны.

Этому отчасти будет соответствовать и построение работы. В первой части будет проведен анализ, насколько понятие «священная война» приемлемо для византийского богословия, после которого мы обратимся к вопросу, как именно св. отцы понимали описания военных действий Ветхого Завета, в которых наиболее ярко проводится мысль о их богоугодности и священности.

Во второй части в историческом порядке с IV по XV век будут исследоваться упоминания отдельных признаков священных войн условно «светскими» авторами, главным образом, историками и полемологами. Особое внимание будет уделено периоду с VII по X век, когда эти элементы встречались особенно часто.

В третьей части будут изучаться попытки широких кругов ромейского общества примирить богословскую невозможность в восточном христианстве концепции священной войны с наличием отдельных ее признаков в византийской культуре.

Также в этом разделе следует оговорить тематические, географические и временные рамки работы. Поскольку доступные современному ученому методы исследования не в силах оценить «священность» войн с позиции Абсолютной Истины, то главным объектом изучения станут не столько сами события, сколько их описание и оценка на страницах памятников византийской письменности. Особое внимание будет уделено тем признакам сакрализации, которые были для Византии наиболее актуальны: возвышение фигуры благоверного императора-полководца, использование соответствующих риторических формул, забота о нравственной чистоте войска, поднятие его боевого духа посредством реликвий, почитание павших защитников народа и веры (вплоть до попыток канонизации), описание чудес как признаков божественной поддержки воинов.

Основной интерес будет вызывать не то, насколько правдиво источник сообщает об историческом факте, а то, какие именно цели он преследует своим сообщением. Предметом нашего изучения будет, прежде всего, история появления, развития, влияния на общество и угасания в Византии концепции священной и справедливой войны.

Соответственно этой задаче выбран и основной корпус текстов — богословские (догматические, канонические, экзегетические и литургические), философские (в основном политические), исторические (хроники, жизнеописания, письма и пр.), законодательные и полемологические работы на греческом (по большей части) и латинском языках.

Авторы этих текстов проживали в центральной и восточной части Римской (ІІ-ІІІ вв.), Восточно-Римской (IV-V вв.) и собственно Византийской (V-XV вв.) империи. Первая группа представляет собой христианских писателей эпохи апологетики. Вторая и третья не отделяются жестко друг от друга и рассматриваются в хронологической последовательности.

Во избежание тавтологических повторов понятия «византийский» и «ромейский», «император» и «василевс» (с VII в.) используются как синонимы. Географическая выборка событий в целом соответствует уменьшающимся с течением веков границам государства.

Практически все крупные христианские культуры в своей основе имеют глубокое противоречие, которое может быть условно обозначено как проблема соотношения «священства» и «царства». Первое представляет собой комплекс этических, богословских и мистических принципов Евангелия, второе же отражает необходимость жить в материальном мире, порой среди враждебного окружения.

Разрыв между высотой заповедей и сложностью их практического осуществления ощутимо менее известен другим религиозным культурам, даже таким родственным, как иудаизм и ислам. Первые христиане, ощущая себя пришельцами в языческой Римской империи, задавались больше вопросами нравственного совершенства — «священством» — в повседневной мирной жизни, которую достаточно хорошо обеспечивала римская языческая армия, нежели проблемой ведения войны, т.е. заботами «царства».

В новозаветных посланиях и творчестве мужей апостольских военные образы достаточно часто встречаются как символы пути спасения (например, Еф. 6:12-18), но именно как образы. Проблема участия христиан в военных действиях, судя по всему, практически не стояла перед авторами новозаветных посланий.

Создается впечатление, что ответ, который могла дать Церковь первых христиан, был настолько очевиден всем, что не было нужды его обсуждать[22], и всех вполне устраивала норма, выраженная словами Иоанна Предтечи ко пришедшим к нему воинам: «Никого не обижайте, не клевещите, и довольствуйтесь своим жалованием» (Лк. 3:14).

Представляется, что вопрос, присуща ли идея пацифизма самому Евангелию и жизни ранней Церкви, останется навсегда ареной столкновения различных мнений. В Новом Завете существует достаточно цитат, чтобы желающий нашел подтверждение обоим мнениям. Представленная работа намеренно избегает такой постановки проблемы. Для решения наших задач достаточно ответить на вопрос: воспринимали ли сами христиане первых веков проповедь Христа и апостолов как призыв к пацифизму?

Эпоха мужей апостольских и апологетов, поставившая перед Церковью вопрос о включении носителей новой веры в жизнь римского общества, уже обозначила две тенденции: стремление освятить максимальное количество феноменов общественной жизни и полностью отделить верующих от всего нечистого. Последнее однозначно вело к отрицанию воинской службы, как неразрывно связанной с кровопролитием, и, следовательно, сделало бы невозможным саму идею священной войны.

Можно много спорить о степени проникновения христиан во все пласты римского общества II-III веков, но с достаточной уверенностью можно сказать лишь о том, что появление представителей новой веры в армейской среде было сопряжено с некоторыми трудностями.

Причина этого достаточно четко выражена Тертуллианом: «Может ли христианин поступать на военную службу и допустимо ли даже простого воина, которому не обязательно совершать жертвоприношения и произносить приговоры, принимать в христианскую веру? Однако не согласуется Божья присяга с человеческой, знак Христа — со знаком дьявола, воинство света — с войском тьмы. Нельзя, имея одну душу, обязываться двоим — Богу и цезарю… хоть к Иоанну и приходили солдаты, и приняли они некую форму благочестия, а центурион так даже уверовал, но всю последующую воинскую службу Господь упразднил, разоружив Петра. Нам не разрешено никакое состояние, служба в котором будет направлена на непозволительное для нас дело»[23].