Заступничеству Феодора Стратилата приписали и видение сияющего всадника во время битвы византийского войска с росами Святослава: «И говорят, что перед ромеями появился какой-то всадник на белом коне; став во главе войска и побуждая его наступать на скифов, он чудодейственно рассекал и расстраивал их ряды. Никто не видал его, как рассказывают, в расположении войска ни до битвы, ни после нее, хотя император разыскивал его, чтобы достойно одарить и отблагодарить за то, что он свершил. Но поиски были безуспешны. Впоследствии распространилось твердое убеждение, что это был великомученик Феодор, которого государь молил и за себя, и за все войско быть соратником, покровителем и спасителем в битвах»[463].

После анализа мотивов сакрализации войны в религиозной и военной культуре следует обратиться еще к одному аспекту проблемы, а именно мировоззрению ромейских воинов. Насколько сами стратиоты воспринимали свое дело как священный подвиг защиты страны и веры?

Следует сразу признать, что реконструкция ментальности рядового солдата любой эпохи представляет собой довольно сложную проблему. Византия — не исключение. По имеющимся источникам можно неплохо, хотя и со значительными лакунами, восстановить образ мысли императоров и их приближенных полководцев, однако рядовой состав такой памяти о себе не оставил. Ромейские стратиоты, к сожалению, не писали мемуары, в отличие, например, от солдат XX века, оставивших очень ценные для понимания «повседневной военной жизни» воспоминания.

Тема повседневной жизни стала особенно популярна во второй половине XX века, существуют и работы, посвященные образу жизни византийцев[464], однако связанные с мировоззрением войска аспекты освящаются в них явно недостаточно.

Кем же был и что думал обычный ромейский воин? Первое, что необходимо сделать, это установить хронологические, этнические и религиозные рамки. Понятно, что образ мысли наемника-герула эпохи Юстиниана будет сильно отличаться от фемного ополченца армии Константина Копронима или «латинянина» — немца или итальянца — на службе Михаила Палеолога. В рамках представленного исследования особый интерес будут вызывать именно не относящиеся к числу иностранных наемных отрядов воины VII-XI веков, когда тенденции к сакрализации войны были представлены больше всего.

Современный исследователь начинает подобный анализ с вопроса об этническом происхождении. Поскольку в представленный период господствовала система территориального ополчения, то национальность стратиота была неизбежно связана с местностью, откуда его призвали в войско, и фемой, где ополченцу выделили участок земли для пропитания и снаряжения. Поэтому этнический состав армии империи был практически аналогичен ее населению.

Василевсу служили многочисленные представители различных народностей европейской части империи, с VIII-IX веков к ним добавились проживавшие к югу от Дуная болгары, еще не забывшие традиции кочевников. В зависимости от политической ситуации Византии служили и жители юга Италии и Сицилии (фемы Кефалления, Лангобардия, Сикелия), а также западных Балкан (фемы Диррахий, Далматия, Никополь). Однако, судя по всему, они не часто покидали границы своих родных земель, а некоторые, например, болгары на имперской службе, специально оговаривали, что будут проходить службу в родных местах.

Такой порядок был вполне традиционен, так, Феофилакт Симокатта рассказывает об одном случае, когда стратег попытался включить в войско ополчение пограничного города Асима[465]. Встретив сопротивление жителей и местного епископа, он должен был с позором удалиться, так и не реализовав своего намерения.

Азиатские земли поставляли весьма пестрый набор потомков различных малоазийских племен, по большей части эллинизированных еще в римские времена, хотя некоторые, вроде исавров, еще сохраняли свою самобытность, армян и малых народностей восточных фем (Колонея, Халдия, Себастия, Ликандия, Халдия). В XI веке, когда принцип фемного ополчения переживал кризис, в Малой Азии появилось большое число турок, а в европейской части — печенегов и сменивших их половцев, однако их служба в византийском войске проходила в качестве наемников, формировавших вспомогательные части легкой кавалерии, но не в ополчении.

В предшествующую эпоху в армии служили по принципам индивидуального или группового наема и другие народы: сирийцы, арабы, египтяне, ливийцы и иные представители этносов Леванта и Северной Африки. Однако экспансия ислама отторгла эти земли, поэтому их представители упоминаются как служащие императору в войске ромеев лишь эпизодически[466].

Полководцы часто старались формировать отряды из выходцев из одной местности, соединенных родством[467]. Хотя источники сообщают об этом довольно скупо, вероятно, что принципы землячества в армии проявлялись достаточно часто. Так, стратегам рекомендовалось перед боем отослать под каким-либо предлогом соплеменников врагов из числа своих воинов, чтобы не допустить их возможную измену[468].

В целом полководцы принимали в расчет этническое происхождение воинов. Быть представителем некоторых народностей, особенно тех, кто славился своей воинственностью, было довольно выгодно и давало некоторые дополнительные преимущества.

В X веке Никифор II рекомендует формировать первые шеренги воинов, которые принимали на себя основной удар противника (или сами наносили его) и поэтому должны были иметь максимально хорошее вооружение, из ромеев и «армениев»[469], имеющих большой рост и сильных физически.

Вопрос городского или сельского происхождения для византийской армии серьезного значения не имел. Империя была, по сути, аграрной державой, горожане, помимо ремесла и торговли, занимались обработкой окружающих земель.

Серьезнейшим исключением был сам Константинополь, огромный мегаполис по средневековым меркам. Почти все историки признавали, что сделать карьеру военного (равно как и любую другую) в столице было намного легче. Поэтому амбициозные византийцы старались прежде всего попасть в Константинополь, а не пытаться подняться в региональных центрах. Ярчайшим примером подобного может служить история Василия Македонянина.

В наибольшей степени эта ситуация сложилась из-за положения императора. Встреча с ним, даже при случайных обстоятельствах, могла вознести человека больше, нежели многолетняя служба в провинции. Тем не менее в описываемый период этот принцип не стоит абсолютизировать.

Во-первых, крайне неспокойная ситуация и постоянные войны с соседями не давали императорам спокойно сидеть на золотом троне, заставляя отлучаться для непосредственного руководства войсками на границах. Во-вторых, близость к трону могла грозить и внезапным падением. Тем, кто не примерял в мечтах императорский венец, спокойнее было вдали от столицы и ее интриг.

В VIII-X веках постепенно, но неуклонно растет роль провинций, региональные лидеры становятся все более независимыми от центра, формируется особая пограничная ментальность воинов, защищающих свою землю от врагов, ожидавших помощи императоров и довольно настороженно относившихся к действиям столицы. Этот тип мировоззрения нашел свое выражение в знаменитой эпической поэме о Дигенисе Акрите. Однако обратной стороной этого процесса стал рост тенденций к автономизации, ко второй половине XI века ставших реальной внутренней угрозой целостности страны.

Одним из основных факторов, влияющих на мировоззрение византийского воина, была религиозная самоидентификация. Несмотря на исключения, вроде наемников-кочевников или варяжской гвардии, основная часть воинов была православными христианами. Иудеи к службе не допускались, в случае поступления больших контингентов арабского происхождения их всячески склоняли к принятию Крещения (как, например, в истории с поступлением на службу племени Бени-Халиб в 934 году), видя в нем своеобразную форму присяги.