В данном случае Лев Диакон несколько «поправляет» военные реалии, ведь взятие Хандака (7 марта 961 года), о котором идет речь, как раз отметилось массовыми проявлениями жестокости со стороны византийских воинов, превративших конец сражения в настоящее избиение врагов без всякого разбора.
Военные действия против захвативших Крит мусульман оправдывались этим автором и как восстановление справедливости, и как борьба с нечестивыми неверными. Причем первый мотив, в отличие от эпохи Юстиниана, заметно уступает второму и является как бы его частью.
Вообще, личность Никифора II была в высшей степени интересна и современникам, и потомкам. Можно без преувеличения сказать, что под сильным влиянием его личности оказались многие, в том числе и историографы Иоанн Геометр и Лев Диакон. Михаил Пселл почти век спустя посвящает часть «Краткой истории» заговору против Фоки.
Неудивительно, что его образ императора, воина и аскета стал предметом восхищения многих ромеев и послужил поводом к канонизации. В современных русских месяцесловах его имя отсутствует, в греческой традиции день его памяти отмечается 11/24 декабря, и существует служба в его честь[297]. По мысли Л. Пети, она была составлена современником императора и, возможно, Феодором Диаконом, автором еще одного восторженного описания завоевания Крита. А.П. Каждан считает это предположение всего лишь гипотезой[298], А.А. Дмитриевский же полагает, что ее составителем был некий ученый монах Афона, принадлежавший к братии Великой Лавры преп. Афанасия Афонского.
Впрочем, эти моменты не помешали его племяннику Иоанну Цимисхию устроить заговор, свергнуть и убить Никифора. Даже восхищавшиеся его полководческими талантами были недовольны повышением налогов и прочими непопулярными мерами этого василевса[299]. Кроме того, не следует забывать, что де-юре он был всего лишь соправителем и защитником малолетнего законного наследника македонской династии Василия II.
Что же касается Цимисхия, то он также прославился как великолепный полководец, явно разделявший многие мысли своего предшественника, в том числе и по вопросу «религиозной составляющей» военных действий. Современный читатель может задать логичный вопрос, как же можно, убив достойного полководца, законно признанного правителя и почти святого аскета, самому стать законным императором, уважаемым полководцем и претендовать на ведение священной войны, требующей, напомним, определенных усилий к праведности со стороны своих участников?
Ответ будет, с современных позиций, довольно необычным: по византийским представлениям того времени коронация воспринималась мистическим действием, перерождающим обычного человека в императора (очевидны элементы идеологии «священного вождя»). Считалось, что при этом прощаются все прежние грехи, в том числе и сам захват власти.
Существовало и убеждение, что Бог не допустит свержения по настоящему богоугодного правителя. Если же Никифор пал жертвой заговора — значит, не так уж и угодны небу были его шаги.
В этой же конкретной истории главным преступником, по версии самих ромеев, оказалась императрица Феофано, которая сначала предложила Никифору жениться на ней и помогать в регентстве до совершеннолетия ее сына Василия II, а потом стала открыто симпатизировать Иоанну и помогла ему осуществить переворот. Поэтому в качестве одного из условий коронации Цимисхия патриарх Полиевкт потребовал ее удаления из дворца и ссылки. Был наказан и некий Лев Валант, который, по признанию Иоанна, и нанес Никифору смертельный удар.
Что же касается мотивов патриарха, то Лев Диакон многозначительно указывает: «Дело в том, что Никифор, то ли намереваясь устранить допускаемые, по его мнению, некоторыми иерархами нарушения священных обрядов, то ли желая подчинить даже то в религии, над чем ему властвовать не полагалось, заставил иерархов составить указ, согласно которому ничего нельзя было предпринимать в церковных делах без его воли»[300]. По этому моменту можно судить, что наследие иконоборческой модели подчинения Церкви государству продолжало быть актуальным и в X веке. От Цимисхия потребовали отменить и это установление.
Если вынести за скобки проблему прихода этого правителя к власти, то в описаниях современников он предстает достаточно религиозным человеком. Иоанн Цимисхий занимался строительством церквей, обставлял начало и конец своих крупных походов религиозными церемониями и прочее. Лев Диакон, повествуя о выступлении императора с армией на войну (в данном случае со Святославом Киевским), упоминает о сопутствующих действиях сакрального характера:
«Как только ясная весна сменила мрачную зиму, император тотчас поднял крестное знамя и стал спешить [с походом] против тавро- скифов. Прямо из дворца он отправился помолиться Богу во всеми почитаемый храм Христа Спасителя, находящийся в Халке… Оттуда, он пришел в знаменитый святой храм божественной Премудрости и стал молиться о ниспослании ангела, который бы двигался впереди войска и руководил походом; затем при пении гимнов он направился в славный храм богоматери, расположенный во Влахернах. Вознеся надлежащим образом мольбы к Богу, он поднялся в находившийся там дворец, чтобы посмотреть на огненосные триеры… Полюбовавшись искусным плаванием кораблей в боевом строю и показательным сражением между ними… император наградил гребцов и воинов деньгами и послал их на Истр для охраны речного пути»[301].
Подобный порядок действий, судя по всему, стал постоянным ритуалом начала похода для императоров той эпохи. Выше уже упоминалось о схожих действиях предыдущих правителей, по описанию Константина VII Багрянородного и Продолжателя Феофана. Наиболее часто упоминаемыми местами для молитв перед походом упоминаются именно Храм Св. Софии и церковь Богородицы во Влахернах.
Особо следует сказать и о знаменитом восточном походе Иоанна Цимисхия, датируемом обычно 975—976 годами[302]. В литературе, посвященной истории Византии, довольно часто можно встретить ее сравнение с Крестовыми походами XI-XII веков. Иногда именно эта военная кампания называется в качестве одного из факторов, предшествующих крестоносному движению европейского рыцарства. В то же время нельзя не отметить и различия этих феноменов военной истории.
Непосредственным предшественником палестинской кампании Цимисхия стал поход в Сирию и Северную Месопотамию 974 года[303]. «Когда наступило лето и по всей земле установилась ясная погода, император выступил из Византия в поход против населяющих внутреннюю Сирию агарян»[304], — сообщает Лев Диакон. Двигаясь довольно быстро, ромейская армия, не встречая сопротивления, достигла Ефрата и переправилась через него. Сил для открытого сражения арабы собрать не успели, поэтому дальнейшие события представляли собой серию взятий городов.
Хорошо укрепленный Эмет сдался без боя, за этим последовала сдача Мартирополя. 12 октября Иоанн I застал Низибин фактически безлюдным: «Жители, напуганные вторжением ромейского войска, покинули его и убежали в глубь страны»[305].
Устремившись к Багдаду, Цимисхий, тем не менее, не стал рисковать и пересекать пустыню Джебель-Хармин, поэтому удовлетворился уже захваченной добычей и повернул назад. Зимовала армия уже в ромейских владениях, а трофеи были продемонстрированы в Константинополе под хвалебные славословия толпы.
Весной 975 года началась новая кампания, ударные силы императорской армии отправились из столицы, союзником Византии выступил царь Ашот III Багратид. Первый удар ромеев пришелся на Мемпеце, который был взят штурмом. В числе трофеев оказались и священные реликвии, которые были отправлены в Константинополь.
