С хребта открылся замечательный вид. Вокруг громоздились горы с острыми вершинами, которые разбегались во все стороны и постепенно сливались с горизонтом. Между горами чернели провалы ущелий, на дне которых извивались маленькие ручейки и, звеня по камням, несли свои еще слабые воды в долину видневшейся вдали большой реки.

Нам показалось, что она совпадает с нужным нам направлением, и мы занялись обследованием всех спусков с перевала к этой реке. Но всюду нам попадались крутые, а местами совершенно отвесные склоны сопок, глубокие ущелья и осыпи, и вскоре мы убедились, что здесь строить дорогу нельзя. Удобного перевала в верховьях реки Медвежьей не оказалось.

— Ну, Сережа, давай теперь увековечим наши имена.

— Как? — недоуменно спросил он.

— Бери топор и — видишь лиственницу? — делай затеску.

— Вот как? Теперь понял. Мы напишем, что были здесь.

Когда затеска была готова, я на ней черным карандашом написал: «Октябрь, 1933 год, экспедиция инженера… Обследовали перевал — прохода нет».

Составив краткую схему нашей рекогносцировки, мы поспешно стали возвращаться к месту ночлега.

Уставшие и голодные, только к ночи спустились с гор и нашли нашу стоянку по зареву большого костра, который развел рабочий. Быстро поужинав, легли спать, но, учитывая соседство медведей, на ночь установили дежурство и все время поддерживали костер.

Возвращаясь к себе в лагерь, мы застали наших товарищей во главе с дядей Ваней на работах. За эти дни они славно потрудились и уже подтянули трассу к развилку.

Что делать дальше? По реке Медвежьей перевала нет. Но что ждет нас в верховьях левого притока?

Приостановить работы на три-четыре дня, в течение которых можно было обследовать левый приток, мы не могли. Зима неумолимо приближалась, а впереди было много дел. В ту же ночь начавший падать снег заставил нас принять решение идти пока без рекогносцировки по левому притоку и одновременно обследовать его верховье.

На следующий день, оставив товарищей продолжать работы по левому притоку, который, очевидно, и был рекой Раздельной, мы с Сережей снова уехали на поиски перевала.

Стояла тихая морозная погода. В воздухе медленно кружились крупные снежинки, покрывая молчаливую тайгу пушистым ковром. Если до вчерашнего дня и теплилась еще какая-то надежда, что зима задержится, то теперь стало ясно — она наступила. Через несколько дней снег покроет всю землю, забушуют вьюги, ударят свирепые морозы, и конец нашим изысканиям.

С такими невеселыми мыслями я ехал по тайге, почти не обращая внимания на дорогу.

К вечеру мы опять подъехали к новому развилку, где река разделилась на две. Смотрим на нашу «карту», но на ней река Раздельная на всем протяжении показана одной линией, без всяких притоков.

Решили и здесь начать свои обследования с правого притока. Как только перебрались на левый берег реки, так нас сразу окружила непроходимая тайга; продвигаясь вперед, вышли в темный сырой распадок. Проехав еще несколько километров вверх по нему, убеждаемся, что прокладывать здесь дорогу нельзя. Смущает только одно обстоятельство: направление долины совпадало с заданным и шло на северо-запад.

Вернувшись к развилку, поехали по левому притоку и к вечеру второго дня добрались до его верховья.

Уже совсем стемнело, когда мы, наконец, решили стать на ночлег почти у самой подошвы перевала. Смертельно устав за день, кое-как поужинали, легли спать. А утром, оставив Сергея на стоянке для составления схем пройденного маршрута, я один пошел обследовать перевал.

Долина, по которой мы двигались, и начавшийся подъем на сопки пока никаких трудностей для укладки трассы не представлял. Если на противоположной стороне перевала спуск окажется таким же спокойным, думал я, поднимаясь на водораздел, то другого пути искать не надо. А что касается направления, то схема нас уже не раз подводила, и ей очень доверять нельзя.

Пройдя довольно широкое седло, стал спускаться на другую сторону перевала. Спуск был пологий и удобный для автодороги. Добравшись до начала небольшого ручья, я решил на этом обследование закончить.

«Перевал найден, — думал я, отдыхая на поваленном дереве, — и сравнительно легкий. Но выйдем ли мы отсюда к заданной точке? Ведь перевал находится больше на северо-восток, чем на северо-запад, куда, как это указано на схеме, мы должны вести трассу. Но другого варианта нет, а пока надо быстрей подходить сюда с работами».

Наше возвращение товарищи встретили с радостью, узнав, что перевал найден и проделанная работа не пропала даром.

Собрав всех, я рассказал им о нашем путешествии и результатах рекогносцировки.

Открытие перевала устраняло многие сомнения, позволяло идти вперед быстрым темпом. Работа спорилась, я сам намечал трассу, дядя Ваня работал с теодолитом, и это еще в большей степени ускоряло трассировку. Мы все работали с большим воодушевлением под лозунгом «Даешь перевал!» и через несколько дней, как и предполагали, подошли к нашей с Сережей стоянке и на ее месте разбили лагерь.

В один из вечеров на этой стоянке в палатке возник разговор о том, что неплохо бы нашему перевалу, первому разгаданному «белому пятну», дать название.

После горячих и долгих споров и обсуждений различных предложений мы назвали наш перевал Молодежным. На заметном дереве, ближе всего растущем к седлу, сделали затеску и написали: перевал Молодежный.

Во время работы по укладке трассы уже на северной стороне перевала я совершил еще небольшую рекогносцировку вниз по ручью и неожиданно обнаружил небольшое зимовье. Около него мы разбили один из своих следующих лагерей.

Долина ручья, по которой мы намечали будущую автодорогу, узкая и неприветливая в своем верховье, постепенно расширялась. Но часто высокие сопки подходили друг к другу и зажимали русло, образуя непроходимые ущелья с отвесными скалами по его берегам. Такие скалы в дальнейшем мы стали называть «прижимами», и это название сохранилось до настоящего времени.

Отвесные берега, состоящие из темно-серого глинистого сланца, имели различные напластования, залегающие под разными углами, и по мере выветривания и разрушения паводками образовали причудливые карнизы и уступы, похожие на ступени гигантской лестницы. На темном фоне сланца отчетливо выделялись белые жилы кварца, прорезающие отвесные скалы.

Вдоль этого ущелья мы и укладывали трассу по левому берегу.

Азарт работы заставлял нас несколько забывать о наступившей зиме, хотя снежный покров постепенно увеличивался, а морозы достигали тридцати градусов.

Когда мы перебросили свой лагерь к найденному зимовью, вечером в палатку вошел необычно мрачный Василий.

— Иван Андреевич, есть серьезный разговор.

— Садись, Василий, — радушно предложил я ему место на вьючном ящике, — с чем хорошим пришел?

Василий сел, раскурил свою коротенькую трубку, пустил несколько раз дым и как бы выдохнул вместе с дымом одно слово.

— Зима.

Я сразу насторожился.

— Зима, — повторил Василий, — корма нет, стоят большие морозы. Погубим мы лошадей.

— Но что же делать? — спросил я. — Неужели мы не перебьемся как-нибудь две-три недели?

— Никак нет, — ответил он и стал перечислять всех лошадей и их состояние.

Состояние лошадей я знал и сам, но не представлял его таким угрожающим после начавшихся морозов.

— У меня есть предложение, — продолжал Василий, — чтобы не губить всех лошадей, — они пригодятся нам на будущий год, — надо отправить большую часть их в поселок, а оставшихся понемногу подкармливать мукой.

— А как же мы будем перевозить имущество? — спросил я.

— Я об этом думал, — ответил Василий. — Оставим пять самых лучших лошадей. Продуктов осталось немного, и за три-четыре рейса я буду перебрасывать лагерь.

Вопрос возник неожиданно, и решить его без совета с товарищами я не мог.

И в эту ночь мы приняли героическое для нас решение — оставить пятерых лошадей с собой, а остальных восемнадцать отправить на базу.