Вот еще один случай был. Этот случай со мной произошел, когда мы жили у деда. У деда был хороший большой дом. В доме было несколько комнат: две спальни, большой салон «зала», кухня и несколько подсобных помещений. В этот салон (залу) не пускали нас, детей. Там было очень тихо, застеленный диван, комод, стол, напольные часы, в углу в большой деревянной бочке рос фикус. Раньше-то, после революции, говорили, что фикус – показатель мещанства. Но какое же мещанство, когда этот фикус, он все-таки зимой зеленый был, чистил воздух и создавал уют? У него были такие огромные листья, не такие фикусы, как сейчас, с маленькими листиками.

В комоде хранились церковные одежды, и среди них был с французскими духами, назывались они «Сена». Духами дедушка пользовался, когда служил в церкви. Мама говорила, что духи сеном не пахли, а аромат замечательный. Потом-то, когда я сам был в Париже, понял, что духи никакого отношения к сену не имеют, а были названы в честь реки Сена.

Пахло в этом зале (салоне) удивительно приятно. Стол стоял по середине салона. Над ним лампа висела керосиновая, на красивой цепочке, которая спускалась с потолка. Когда приходили гости, их принимали в этом салоне, там пили чай и долго беседовали.

Дети на кухне ели, пили и проводили все время. Вокруг стола сидели на лавках и табуретках. И мы на лавках сидим и ждем, когда нас будут кормить, почему-то мы всегда хотели есть.

На кухне произошел со мной интересный случай. У русской печи есть такое место, где можно полежать, дети там спали. Печь теплая, очень нам нравилось там находиться. Вдоль печи протянута была веревочка, а на веревочке натянута занавеска, которую можно задернуть. На печке можно отдыхать и никому не мешать.

Вот, меня и посадили на эту печку. А поскольку я подвижный, баловной мальчик был, не хуже той маленькой обезьянки в зоопарке, и начал раскачиваться туда-сюда на этой веревке, так-так-так, качался вперед-назад… Вдруг оборвалась, эта веревка, и я лечу вниз. А внизу на лавке стоял такой здоровый чугун, в печке его нагревали, чтобы вода была теплая для хозяйственных дел. Как я в него влетел, я даже не могу себе представить, как я ухитрился так головой в центр чугуна попасть. Хорошо вода была холодная.

Ну, сколько мне было лет тогда? Года три – четыре. Но все обошлось, ни одной царапины.

– Господь спас, – говорила бабушка Поля, – Ангел Хранитель тебя поддержал.

А вот если бы вода горячая была, кипяток был бы? Не писал бы я сейчас эти воспоминания.

Конечно, меня поругали, я сам напуган был, за что меня особо ругать-то? Я не помню, чтобы меня розгами драли, как у Горького А. М. Дед у них был такой строгий, что он там нашему деду…

Потом я читал «Детство» Горького. Там по субботам пороли детей розгами. Розги – это березовые или из ивы прутья. Их вымачивали, чтобы они были помягче, не ломались, а хлестали как следует. И вот этими розгами пороли детей. Как их там пороли и за что неизвестно… По-моему, там накапливались у детей всякие безобразия за неделю, вот их пороли, а может для профилактики. В нашей семье от деда, по-моему, рассказывал, один раз рукавицей получил по заднице, и все.

В комоде лежали церковные облачения. Уже и церковь закрыли, и дед работал кузнецом в колхозе, но все равно церковные одежды сохранились. Я сейчас точно не скажу, ряса там, еще что-то, всякие, каждая деталь одежды имеет свое значение: поручни, еще сумка такая, называлась палицей.

Отец приехал, и опять уехал, и мы остались одни. Праздники кончились.

Часто ходили мы к бабушке Маше. У деда все строго, по правилам, обед в два часа, после обеда он отдыхал, в кузнице работал. У бабушки Маши, была полная демократия. Мы ее за это очень любили, она все абсолютно разрешала. Дед мой по линии отца был из обнищавших пензенских дворян. Дед мой был высокого роста, худой. С черными кудрявыми волосами. Нос немножко с горбинкой правильной формы, как у казаков или у кавказских людей.

Он женился на моей бабушке Марье Филатовне. Она была из зажиточной семьи староверов, крепких крестьян. Потом их, конечно, раскулачили и сослали в Сибирь, а там концы их потерялись. Часть ребят на войне побило, воевать приходилось много. Историю я эту не знаю.

Отец мой был красивый парень. Лицо чистое, черные волосы, голубые глаза. Мама его очень любила. Они поженились по любви в раннем возрасте, матери были 19 лет, а отцу 18. Надо было ей выходить замуж, чтобы сменить фамилию. В то время священники относились к деклассированным элементам – не классовые враги, а лишенные прав. Лишенцы – это значит, что их лишили прав избирать и быть избранными, поступать в школы и высшие учебные заведения. Мама нигде не могла учиться. Правда, училась она в частной школе у портнихи в Рязани.

К бабушке Маше мы ходили почти каждый день. Она припасет что-нибудь для внуков. Мой старший брат был на два года меня старше, он любил горох. И вот прибежит к бабке, а был он еще более энергичный, чем я, и физически сильнее, и говорит:

– Бабушка, горох варила?

Она говорит:

– Да, конечно, варила.

Достанет чугун с распаренным горохом, а горох такой, если его долго томить в печке, получается мягкий и вкусный. И вот он уплетает этот горох, гороховую кашу. Это была заурядная крестьянская еда. А сейчас говорят, это очень полезно кушать, бобовые.

К соседям бабушки приезжал молодой, стройный, красивый парень, одетый с иголочки. Брюки у него английские, кофейного цвета, ботинки коричневые кожаные, рубашка шелковая. Ходит всегда приветливый, уважительный: «Здравствуйте, бабушка Маша!», и со всеми раскланивается.

И я думал, как вырасту, тоже буду таким как он, а говорили, что он бандит, но это меня не смущало.

Однажды утром в деревне такой шум. Что случилось? Оцеплена вся деревня милицией, приехала конная милиция. Частушка есть такая «Из-за леса выезжает конная милиция, становитесь, девки в ряд, будет репетиция». И начали они обыскивать, по всем дворам ходят милиционеры: «Где он?», туда-сюда, и дом соседний обыскали. Нигде нет его, все обыскали.

Командир говорит:

– Все, по коням, поехали, нет его тут.

А этот, которого искали, спрятался над слуховом окном, услышал он все. Был там у него тайник.

– По коням!

Уезжают, и высунулся он посмотреть. А один красноармеец задержался, увидел его и кричит:

– Вон он, вон.

Ну, его выволокли оттуда, конечно. Руки ему связали, и за веревку взял, и повели. Мать рыдает, бросилась к нему:

– Ой, да как же, за что вы его берете? Он же такой хороший парень, замечательный!

А командир говорит:

– Не плачь, мать, сын у тебя бандит.

И вот этот ее сынок действительно был в банде, и они грабили поезда, убивали людей. С виду такой приветливый, культурный человек. Бандит. Я маленький был, думал, как говорится, вырасту, бандитом буду. Я не знал, чем они занимались, может быть бабушка обрисовала, что он такой хороший человек, не знаю. Но на суде было выяснено, что эта банда, много что натворили, в лесничестве убили 18 человек…

В общем, это времена после гражданской войны, НЭПа. Были зеленые всякие и не поймешь, какие. У меня бабушка Маша была членом трех или пяти партий. Приезжает какой-нибудь представитель трудовой партии и партии эсеров, потом еще какие-то партии, народники, трудовики. Митинг проведут, и всю деревню записывают в свою партию. И получалось, что она была чуть ли не в трех-четырех партиях одновременно.

В общем, такое было, примерно, как сейчас, сколько хочешь партий. Что за партии? Они же должны какие-то классы, общественные слои представлять, не просто быть партией любителей кошек или собак, или еще что-нибудь. Политические партии борются же власть. Ну, это другая статья, мы еще, может быть, вернемся к этому, и поговорим на эту тему.

И вот наша бабушка работала в колхозном огороде. Они выращивали огурцы, капусту, свеклу, морковь, немного помидоров. Помидоры вообще не считались овощами в России. Даже в Париже вначале-то ели у картошки – вот эти верхние ягоды, а не клубни. А про помидоры говорили: «Это дьявольское яблоко».