По итогам мы написали отчет, в котором все изложили как следует. После практики геодезической и геологической наступили каникулы, которые пролетели, как один день, и снова начались занятия.

В техникуме была самодеятельность. Поскольку нам было по 17–18 лет – время любви. Мы очень оперетту любили. Девочки некоторые талантливые очень хорошо пели, и парни, у которых голос установился, пели баритоном.

Особенно популярны были арии и дуэты «Сильва, ты меня не любишь! Сильва, ты меня погубишь». Я тоже участвовал в самодеятельно сти.

Женька Романов был председателем месткома, он меня определил своим заместителем, поскольку мы в одной волейбольной команде играли, и я хорошо пасы давал ему, а он забивал, и все у нас ладилось. И он сказал:

– Это ты будешь у меня замом по профкому.

Я говорю:

– Зачем же я буду замом-то?

Он говорит:

– Что я один за всех буду работать? Ты будешь помогать.

Я ему помогал. В кладовой профкома я обнаружил целый струнный оркестр, инструменты для струнного оркестра, басовые большие балалайки, домры, мандолины и т. д. Домра бывает маленькая и большая. Женька говорит:

– Раздай инструмент желающим домой, а когда найдем руководителя, организуем струнный оркестр.

Я взял себе средненькую, маленькую домру – пикколо называлась. Я на этой пикколо пытался научиться играть, но поскольку преподавателя не было, и не было времени особенно тренироваться. Я научился на ней кое-что играть, но виртуоза из меня не получилось.

Хотя у нас скрипка в семье была. Мы ее купили в Омске во время денежной реформы. Меняли деньги не просто одни на другие, а по определенному курсу. Во время войны было много подделок этих денег и заработанных нечестным путем.

Вот политбюро под руководством И. В. Сталина решило провести денежную реформу поменять старые деньги на новые 1:10. Приняли постановление и провели реформу за десять ли пять дней. Государственная машина работала, как часы. Сейчас президент такой огромной страны решает, почему возросли коммунальные платежи, ручное управление, делать что ли ему нечего, а значит, государственная машина несовершенна и должным образом не работает. Нет идеологии – нет государства. В общем, началась реформа, и мы с отцом пошли в магазин последние деньги истратить. В магазинах шаром покати. Купили сковородку и разливное вино. Такая сковородка глубокая, как сотейник с крышкой. Отец купил вина, налил его в сковороду, сколько можно было, у нас посуды не было никакой. И вот мы с этим еле-еле ее донесли, чтобы не расплескать. А еще мы скрипку купили. Отец играл немного. И мы все на ней играли: «Во поле береза стояла».

Ну, и на домре я играл простые мелодии, частушки. Все делалось для того, чтобы приобщить нас к культуре и к знаниям. А тот, который нам преподавал котельной установки, был добрый и интеллигентный человек. Он нас часто в политехнический музей водил, и не только технику показывал, но и открыл для нас библиотеку музей, в которой можно брать книге по технике и по культуре. Потом это мне все очень пригодилось.

Кроме общей геологии, минерологи, палеонтологии, методике разведки месторождения преподавали технологию изготовления строительных материалов. Этот курс вела у нас молодая полька. Такая всегда подтянутая, с хорошей фигурой и, казалось бы, вроде девчонка-то совсем, но такая строгая. Шутки с ней никто не мог себе позволить. А у нас же уже ребята здоровые стали, совсем взрослые. Женщины их уже привлекают. Вот эта полечка очень многим нравилась. Мне всего лет 15 было, соседка приходила снизу замужняя, она все так на меня посматривала, а я на нее смотрел сзади, думал: «О, какая у тебя возбуждающая попка!»

Окончили мы второй курс успешно. После второго курса распределили нас на производственную практику, в геологическую партию. Поскольку этот техникум специализировался на строительных материалах, то их вся геология относилась к минеральному сырью для производства строительных материалов.

Мне раньше казалось, ну какая там наука, геология этих глин, песков, известняков и прочего. Все осадочные породы гладко, ровно и никакой тебе магматической деятельности, никакой тектоники. Ан нет, оказывается, очень серьезные требования и к глинам, и к пескам, и к извести.

Вот для того, чтобы я понял, что геология это не сладкий мед, распределили меня в Батецкую геологоразведочную партию, которая для Ленинграда разведывала месторождения известняка на бутовый камень. В этих местах известняки Московской синеклизы выходят ближе к скандинавскому щиту практически на поверхность. Задача Батецкой партии была определить запасы известняков, для этого пройти горные выработки (шурфы, расчистки), пробурить скважины и отобрать технологические пробы для определения механических свойств этих известняков.

Начальником партии была молодая женщина Раиса Кривец, и перед отъездом из партии она мне подарила открытку. Я в речке рыбу ловил, В открытке она написала: «Замечательному человеку и горе-рыболову от Раисы Ивановны Кривец».

Но вначале до этой открытки мне пришлось попахать. Приехал я на практику, пришел в контору.

Раиса говорит:

– Иди, ищи, где будешь жить у какой-нибудь тетушки. Рекомендуем тебе сходить к одной вдове, она квартирантов принимает.

Я пошел по указанному адресу, посмотрел. Обычный крестьянский дом. «Да ничего, – думаю – проживу».

Я говорю хозяйке:

– Но меня же надо кормить.

Хозяйка:

– Да, будем кормить, что мы сами едим, так и тебя будем кормить. У нас разносолов нет.

– Ну, конечно, что уж тут говорить-то.

Поселился у этой хозяйки, жили они вдвоем, взрослая дочь была.

До станции Батецкой мы ехали через Ленинград, нас двое и девочки, которые со мной потом в институте учились, но ни одна из них мне не нравилась.

Они говорят:

– Пойдем смотреть белые ночи.

Вот пошли мы погулять: Казанский собор, Исаакиевский, Невский проспект, Марсово поле, Зимний дворец. Обошли весь исторический центр. Белые ночи – особое удивительное поразившее меня явление, будто освещение есть, а вроде как его и нет. Таким каким-то рассеянным сказочным светом все освещено, все дома кажутся нереальными. Как будто рассвет что ли или закат, Пушкин написал: «Закат встречается с зарею». Но освещения такого не бывает ни на закате, ни на заре.

И очень меня поразил сам город, оригинальный своей архитектурой соборов, дворцов. Прожили мы в общежитии Западного отделения «Мосстромтреста» одну эту белую ночь, а утром уехали к месту назначения. Приехал в партию, устроился с жильем и пришел в контору. Та добрая женщина Раиса Ивановна:

– Ты, голубок, мол, будешь копать шурфы. Вот тебе точка, бери инструмент и копай.

Вывели меня на точку, и начал я копать этот шурф. Немножко покопал-покопал, смотрю – а там уже камни пошли, прокопал, может быть, метр и уперся в камни. Я эти камни кайлом слегка расшерудил немного, наковырял этих камней и думаю: «Ну, еще только начало же дня, как же я тут буду далыпе-то долбать». А оно не долбается. Там уже коренные породы пошли. Я:

– Ну, хрен с вами.

Я тогда в этой луночке постелил сенца и вздремнул. Вечер пришел, Раиса говорит:

– А чего ты ничего не выкопал?

Я говорю:

– А там же коренные породы.

– Да, действительно, как же, зачем же тут копать, когда тут и так видно, что они выходят на поверхность, считай. Завтра я тебя на другую точку поставлю, расчистку надо в овраге сделать.

Расчистка – это когда почвенно-растительный слой расчищаешь, чтобы коренные породы было видно. Где-то после обеда пришла Раиса с сумкой своей полевой:

– Ну как у тебя тут?

Я говорю:

– Вот расчищаю.

Она меня своими расспросами отвлекла, я кайлом как дал себе выше колена. Сейчас до сих пор шрам остался, но я и виду не подал никакого абсолютно. Я чувствую, что у меня по ноге кровь течет, только я думал: «Когда ж ты уйдешь-то, Господи, начальник?» Она постояла еще немного и смотрю, ушла, я поднял штанину, посмотрел – у-у-у, перевязал платком носовым и пошел. Все зажило. Все было прекрасно.