При предвечернем свете осеннего дня дом Бархатова выглядел совсем не так, как в густых сумерках. Он казался куда более низким и покосившимся, за оградой, окружавшей пустой огородик, колыхалась под осенним ветром пожухлая лебеда вперемежку с бурьяном и крапивой. Олег соскочил с пролетки, зябко закутавшись в слишком холодное для сезона долгополое пальто, называвшееся здесь шинелью.

Набычившись и поглубже надвинув фуражку, чтобы в глаза не попадала висящая в воздухе водяная пыль, он двинулся к входной двери. Крупецкий с иронией следил за ним из пролетки, не двигаясь с места.

На приступке сидел и курил вонючую самокрутку неопрятный мужик с клочковатой бороденкой и в зипуне. Его глубоко посаженные мутные глаза ощупали приближающегося гостя, но никаких чувств не выдали.

– Эй, дядя, – спросил его Олег, – хозяин дома где?

– Хозяин? – переспросил мужик, сплевывая. – А тебе зачем?

– По делу, – мужик вызывал у Олег смутное чувство опасности. Он попытался вспомнить, видел ли раньше этого человека, и не смог. – Жилец тут у вас обитался, хочу его комнату посмотреть.

– А ты кто будешь, мил человек? И по какому праву в чужой дом лезешь?

– По своему праву, – буркнул Олег. – Охранное отделение. Ты хозяин?

– Ну, я, – зипун пожал плечами. – Что за жилец-то?

– Бархатов Кирилл. Недели три назад к нему с обыском приходили, помните? Хочу еще раз комнату посмотреть.

Краем глаза Олег заметил, что Крупецкий тоже спрыгнул с пролетки и теперь медленно приближается, держа правую руку в кармане. Хозяин метнул на филера странный взгляд и лениво поднялся на ноги.

– Ну что же, смотрите, – проговорил он, отводя глаза и бочком отходя в сторону.

– Я не против, коли надо. А я пойду пока, дров нарубить надо, воды принести…

– Стоять! – внезапно резко скомандовал Крупецкий, выдергивая из кармана револьвер и наводя его на мужика. – Ты, пся крев, ну-ка, руки поднял, быстро!

Неожиданно быстро мужик метнулся к филеру. Грохнул выстрел, от косяка полетели щепки. Олег еще только начал поворачиваться, непонимающе открывая рот, а мужик уже перемахнул через плетень и юркнул в заросли бурьяна.

Крупецкий, грязно ругаясь по-польски, на четвереньках вскочил в луже, куда со всего размаха плюхнулся спиной, и вытянул в сторону убегающего комок грязи, в который превратился "браунинг". Однако выстрела не последовало – очевидно, курок заклинило. Через пару секунд убегающий резво нырнул в какой-то лаз и пропал из виду. Еще несколько секунд спустя из виду пропала и пролетка с настегиваемой лошадью: извозчик явно решил, что на сей раз с седоков плату за проезд можно и не требовать.

– Матка боска! – простонал Крупецкий, поднимаясь с четверенек. Жидкая грязь текла с него ручьем. – Упустил курву, ох, упустил! Ну, сволочи…

Следующие несколько минут Олег с интересом слушал, как Крупецкий на все корки костерил сбежавшего по-русски и по-польски. Улучшив момент, он вклинился в короткую паузу и поинтересовался:

– А кто это был, Болеслав Пшемыслович?

Крупецкий бешено развернулся к нему… и умолк. С полминуты он глубоко дышал, краска ярости медленно сходила с его лица.

– Да уж, Олег Захарович, – мрачно сказал он, – теперь я понимаю, почему Сергей Васильевич вас одного отпускать боятся. Жаль, конечно, что я его упустил, да только без меня вы бы сейчас точно мертвяком лежали. Неужто не опознали, а? Он же в вас стрелял тогда вечером… – Он вытянул руку и продемонстрировал еще один комок грязи, а котором Олег с удивлением опознал ту самую бороду, которая только что украшала лицо сбежавшей личности.

Внезапно Олег почувствовал, что у него становятся ватными и подгибаются коленки.

Теперь он понял, что в мужике ему показалось знакомым. Взгляд. Угрюмый взгляд исподлобья, жесткий, оценивающий, внимательный. Тогда, вечером, в комнатушке в этом самом доме, он плохо разглядел подсвеченные неверным светом лампы лица собеседников. Но взгляд… взгляд он запомнил.

– Мазурин? – прошептал он, отчаянно пытаясь справиться с участившимся дыханием.

– Тот, что в меня стрелял?

– Точно так, – сумрачно подтвердил филер. – Террорист. Только бороду наклеил.

Ну, шустрый какой, курва! Вот, – он попытался стряхнуть грязь со своей шинели, потом просто растянул ткань, просунув пальцы в прореху. – Ножом в ребра сунул, еле успел извернуться. Вот только что он здесь делал, а?

Олег глубоко вздохнул и усилием воли взял себя в руки.

– А вот это мы сейчас и выясним, – сумрачно сказал он. – Догонять Мазурина, как я понимаю, смысла нет?

Крупецкий отрицательно качнул головой.

– Он наверняка здешние огороды как свои пять пальцев знает, – пояснил он. – А я не знаю. Не найти.

– Значит, идем в дом, – решительно заявил Олег. – Не просто же так он здесь сидел.

В сенях дверь в комнату была, как и в прошлый раз, приоткрыта. Олег ступил внутрь и прищурился, пытаясь в тусклом свете, сочащемся из распахнутого настежь оконца, разглядеть, что за серая куча валяется на кровати. Потом он услышал слабый стон. Крупецкий, оттеснив его плечом, стремительно подошел к кровати с склонился над кучей.

– Матка боска… – прошептал он. – Не повезло бедолаге.

Олег рванулся к нему. Распростершийся на кровати Бархатов еще дышал, дыхание со скрежетом вырывалось у него из груди, из которой торчала рукоять ножа. Острая бородка на запрокинувшемся лице уставилась в потолок. Только теперь Олег сообразил, что черное пятно на полу – это кровь.

– Поздно… – прошептал химик. – Я… не хотел. Я… отказался… делать бомбы.

Скоро… месяц или два… предупредите…

Его тело скрутило судорогой, изо рта толчком выплеснулась кровь. Потом тело Бархатова безжизненно вытянулось и замерло.

– Наверное, кто-то здесь его стерег, – сказал за спиной Олега филер. – Услышал выстрел, пырнул ножом и ушел через окно.

– Зачем? – резко обернулся к нему Олег. – Он же был… с ними?

– Вы же сами слышали, пан Кислицын, – пожал плечами поручик. – Наверное, он отказался делать для них бомбы, и они сочли его предателем. Опять же, вы к нему приходили. Могли счесть, что он продался Охранке. А с предателями эсеры не церемонятся. Но вот же сучьи дети – не побоялись вернуться на засвеченную явку!

– Значит, – пробормотал Олег, – это… из-за меня? Из-за меня убили?

– Не исключено, – филер снова пожал плечами. – А может и нет. Пойдемте-ка отсюда, Олег Захарович. Не ровен час, вернутся. Не отобьюсь я один от двоих-троих. Надо в полицию сообщить и обыск по полной форме учинить. Хотя не думаю, что найдут что-то… Пойдемте.

Он цепко ухватил за рукав Олега, на которого напал какой-то столбняк, и потянул его к выходу. Тот, не сопротивляясь, двинулся за ним. Из-за меня погиб человек… Из-за меня погиб человек! – билось у него в висках. Из-за меня!

Дальнейшее как-то плохо отложилось у него в памяти. Он долго-долго переступал на месте по полужидкой грязи, бесконечно тянущейся под ногами, потом еще дольше трясся на какой-то деревянной скамейке. Откуда-то издалека доносились голоса – квартирного хозяина, потом Оксаны, еще потом, кажется, Болотова и Зубатова…

Его окутал сплошной мрак, сквозь который лишь изредка проглядывали непонятные искорки света, впрочем, быстро гаснущие в пустоте. Мыслей больше не было.

Осталось лишь бескрайнее мрачное болото, в котором его медленно-медленно, но неумолимо затягивала в себя бездонная пучина. Иногда во тьме вспышкой проносилось: я убил человека! Снайпер на водомете снова целился в него из винтовки, и браслет на запястье наливался неумолимой тяжестью, пригибая к земле.

Бушевала толпа, и Пашка кричал на охранников, а плечо пронизывала острая, но какая-то приглушенная боль. Ты же знаешь, Олежка, сказал Шварцман, доставая из кармана нож, ты хороший парень, но Народный Председатель из тебя никакой.

Государству нужна твердая рука. Например, я. Мы обещали не вмешиваться в естественное развитие событий, возразил ему Хранитель, но данный вариант естественным не назовешь. Поэтому для активизации терминала вам, Олег Захарович, достаточно вслух произнести "Связь!" Впрочем, никто не мешает вам придумать собственную процедуру активации. Он нажал кнопку включения телевизора. Тяжелый танк выехал из экрана, натужно звеня гравиэмиттерами, и мягко опустился на опоры. Острие разрядника опустилось вниз, нацелившись точно ему в лицо, и сухо залаял зенитный пулемет.