Князь тряхнул головой, отгоняя наваждение. Как бы то ни было, а Сергей наверняка имел веские причины держаться с означенным субъектом на равной ноге. Поэтому для начала следовало сделать вид, что ничего экстраординарного не случилось.

– До меня дошло стороной, что государь император желает подписать манифест, объявляющий о введении реформ, основанных на твоем докладе, Сергей, – сообщил он, проходя к своему любимому креслу в углу и присаживаясь в него.

– Проклятье… – пробормотал Витте, досадливо жмурясь. – Я боялся, что так и не сумел отговорить его от этой идеи. Хотел бы я знать, кто же на него так влияет?

– Это мы сумеем выяснить со временем, – пожал плечами обер-прокурор. – Важно другое. Текст манифеста, видимо, все-таки следует подготовить заранее. Лучше, если это сделаешь ты сам, чем кто-то еще по указанию его величества. Ты же знаешь императора – если ему в голову что-то взбредет, то переубедить его…

Если хочешь, я сделаю набросок, а ты отредактируешь его должным образом.

– Да-да, – рассеянно кивнул председатель Комитета министров. – Я об этом подумаю. Как считаешь, когда дело сдвинется с мертвой точки? Я хотел съездить в Петергоф даже и без вызова, но эта забастовка… Ах, как неудачно! Теперь придется вплавь, на пароходе, среди качки.

– Зная государя, могу предположить, что он вызовет тебя на аудиенцию через день-два, когда идея закончит вариться у него в голове. Однако это сейчас не главное. Ты ничего не забыл?

– Что? – Витте недоуменно посмотрел на него. – Забыл?

– Заседание, – кротко напомнил князь, рассматривая ногти. – Сегодня. В три часа дня.

– Ох, черт! – граф звучно хлопнул себя ладонью по голове. – Да уж, Олег Захарович, умеете вы увлечь разговором.

– И о том, что нам еще следует обсудить проект резолюции, ты тоже забыл? – голос князя сделался ехидно-вкрадчивым. – Положительно, господин мой Олег Захарович, вы умеете увлечь человека разговором, присоединяюсь к Сергею.

– Мы, марсиане, много чего умеем, – машинально согласился Олег, но тут же спохватился: – Прошу прощения, господа, но раз у вас неотложные дела, я вас оставлю. А насчет проекта манифеста не извольте беспокоиться – я, пожалуй, подумаю над формулировками, все равно мне делать нечего. Потом вы с господином Оболенским вычитаете и поправите сообразно с реалиями. На улицу сегодня я не пойду, голова еще кружится. Сергей Юльевич, вы можете обеспечить меня чем-то вроде рабочего кабинета? Письменный стол, принадлежности, бумага, свежие газеты – в этом роде?

– Да, разумеется, – кивнул граф. Он взял со стола колокольчик и позвонил в него.

– Семен, – сказал он появившемуся лакею. – Проводи господина Кислицына в залу в левом крыле и предоставь ему все, что потребуется. И приставь к нему специального человека в качестве личного слуги.

– Прекрасно, – кивнул Олег, поднимаясь из-за бюро. – Вечером или завтра утром, как у вас время найдется, поговорим еще раз, более обстоятельно и конкретно. Да, и записку вашу я пока прихвачу как образец. Всего хорошего, господа, не смею вас больше задерживать.

Он коротко кивнул и стремительно вышел из комнаты. Полы халата развевались вокруг его ног, хлопая, словно паруса на ветру. Лакей поспешил за ним. Когда дверь закрылась, князь вопросительно взглянул на графа.

– Кто он такой? – спросил Оболенский. – Я никогда его раньше не видел.

– Я тоже, – кивнул Витте, усаживаясь в свое кресло. – Однако два дня назад он спас мне жизнь. Если бы не он, боюсь, меня постигла бы судьба дядюшки нашего императора.

– А, вот как! – хмыкнул князь. – Как же, слыхал об этой истории. Бомбисты, да?

Весь Петербург только о ней и судачит. Вот, значит, каков твой спаситель. Однако я не уверен, что предоставлять ему проекты секретных документов – это правильно.

– Я уже сам ни в чем не уверен, – покачал головой председатель Комитета министров. – Особенно после того, как он убедительно показал мне, что еще чуть-чуть, и паровой котел, которым он называет Россию, просто взорвется.

Революция неизбежна, Алексей, и я ему верю.

– Веришь? Ты? – обер-прокурор удивленно поднял бровь. – Вот уж не думал, что тертый воробей вроде тебя способен кому-то поверить на слово, пусть даже и своему спасителю. Что с тобой, Сережа? Ты ведь далеко не новичок в политической интриге.

– Речь не обо мне, Алексей, – качнул головой Витте. – Мне-то что – если случится революция, нас с тобой на фонарных столбах повесят, после чего нам станет совершенно не интересно дальнейшее. Нет, дело совсем в другом. Мы сейчас любой ценой обязаны предотвратить взрыв, понимаешь? Ценой немилости, опалы, как угодно. Россия нуждается в нас! Понимаешь, Россия! А этот человек… Он знает, о чем говорит. Да, я ему верю. Верю! Не могу не верить. С ним просто чувствуешь себя живым. Да черт меня побери, если он уже со следующей недели не перейдет ко мне в канцелярию! Мне давно не хватало толкового советника, с которым можно просто поговорить на политические темы, забыв о всех этих условностях. Нечего ему делать в Охранном отделении, тем более в Москве.

– Ты совершенно не похож на себя, Сережа, – качнул головой Оболенский. – Ты же совсем его не знаешь! Нужно еще навести о нем правки, выяснить, кто он и откуда…

– Наведу и выясню, – отмахнулся Витте. – Впрочем, об этом можно и потом. Сейчас времени нет. Ч-черт, действительно, совсем из головы эта резолюция вылетела. Ты принес проект?

Первая половина октября тысяча девятьсот пятого года по старому стилю.

Перегретый пар общественного мнения все сильнее и сильнее давил на некогда прочные, а ныне проржавевшие стенки гигантского парового котла с наглухо закрученными клапанами, в который превратилась Российская империя.

В Москве в Константиновском межевом институте состоялась лекция "О Государственной Думе", на которой присутствовало около тысячи человек. В тот же день еще один митинг на тему "Научное основание социализма и социал-демократизма" прошел в инженерном училище. Народу присутствовало никак не меньше, чем в межевом институте. Митинги шли во всех аудиториях Московского университета. Полиция бездействовала, ограничиваясь поддержанием видимости порядка на прилегающих территориях.

В Санкт-Петербурге в университете, в технологическом институте и в военно-медицинской академии состоялись грандиозные митинги, на каждом из которых, по оценкам наблюдателей, присутствовало до пяти тысяч человек, в том числе большое количество рабочих. Полиция бездействовала. Впрочем, несколько дней спустя по личному указанию товарища министра внутренних дел Трепова университет все же был закрыт и заблокирован войсками. Революционно настроенное студенчество не огорчилось – проводить митинги на больших площадях в чем-то было даже удобнее, чем в тесных и душных аудиториях.

В Астрахани ученики старших классов гимназии, реального училища и семинарии прекратили занятия, выставив требования об уничтожении кондуитных списков, внеклассного надзора и обязательного посещения гимназической церкви. Начальство приняло петиции, пообещав подумать. В одной из астраханских церквей священник произнес проповедь о том, что в отношениях фабрикантов к рабочим должны лежать добрые чувства, что рабочие много трудятся, а их заработок крайне низок и условия жизни неприглядны. Вскоре после проповеди к священнику явился полицмейстер и реквизировал текст проповеди для проведения дознания.

В Харьковском университете забаррикадировалось около двух тысяч человек. Полиция и войска брать университет штурмом не решились. После переговоров осажденные покинули университет и устроили на Скобелевской площади митинг, который никто не разгонял.

В Петербурге на Балтийском вокзале забастовали рабочие и служащие, парализовав движение. Вокзал заняли два воинских батальона, прибывшие по Варшавской железной дороге из Пскова, но ситуацию это не улучшило. Движение удалось сохранить только на царскосельской дороге. Некоторое время поезда еще ходили по Николаевской железной дороге в сторону Москвы, но потом прервалось и это сообщение.