– А, вон вы о чем, – пробурчал Олег. Признаваться, что он не имеет понятия, о чем идет речь, не хотелось. – Разумеется, осведомлен. Просто дату запамятовал.

Но вернемся к вашему документу. В таком виде это всего лишь декларация о намерениях. У вас есть проекты законов, в соответствии с которыми эти намерения должны реализовываться?

– Нет, – Витте опустился в свое кресло за бюро и положил на столешницу сжатые в замок руки. – Я полагаю, что в самом ближайшем будущем…

– Неправильно полагаете, – холодно оборвал его Олег. – Вы должны ничуть не хуже меня понимать, что такое стоящая у власти бюрократия. Если вы не дадите ей четкие законы, в рамки которых удастся загнать их фантазию, они либо наломают дров, либо спустят на тормозах самые замечательные проекты. Поверьте мне, я этого дерьма нахлебался полной ложкой.

– Вы это мне будете рассказывать, сударь! Председателю Комитета министров! – неожиданно фыркнул граф. – Однако…

– Следующий вопрос – где гарантия, что на следующий день вашему государю императору не ударит в голову его самолюбие и он не отзовет свой указ? – не обращая внимания на реплику, продолжил Олег. – Сегодня это правительство по указу императора всемерно заботится о гражданском обществе, а завтра императору придет в голову фантазия все эти заботы отменить как вредные и несвоевременные.

И что вы станете делать? Нет, Сергей Юльевич, в первую очередь следует законодательно ограничить именно императорскую власть.

– Я попросил бы вас, сударь, не забываться, – не менее холодно отпарировал граф.

– Государь император – верховный правитель государства, и обсуждать рамки его власти – это прямая измена.

– Значит, можете порвать этот ваш документ в клочки и выбросить, – пожал Олег плечами. – Абсолютная монархия – прекрасный строй, если во главе ее стоит выдающаяся личность. Нынешний же государь… В общем, пока власть вашего монарха не будет ограничена конституцией, а внутренняя и внешняя политика не перестанут определяться утренним настроением его жены, любые реформы в любой момент пойдут псу под хвост.

– Сударь, вы забываетесь! Я вынужден еще раз указать, что ваши речи граничат с прямой изменой. Я сам могу высказать немало нелестных эпитетов в адрес государя императора, государыни императрицы и дурно влияющего на них окружения, но я лояльный подданный Его Императорского Величества! Прошу немедленно прекратить разговоры на эту тему!

Скрежещущие нотки в голосе Витте подсказали Олегу, что развивать тему и в самом деле небезопасно. Он и так добился многого – вплоть до обсуждения секретнейшего документа. Видимо, даже у его влияния Эталона есть свои ограничения. Или это "рельсы"? Или Витте просто подозревает его, Олега, в провокации? Неважно.

Придется работать с тем, что есть. И как следует погладить его по шерстке…

– Хорошо, оставим пока эту тему, – Олег еще раз взял в руки документ. – Значит, так. Вы мыслите абсолютно правильно. Принятие перечисленных мер действительно окажет серьезное влияние на внутриполитическую ситуацию. У вас действительно государственное мышление, Сергей Юльевич. Однако я бы слегка уточнил формулировки в тексте. У вас не найдется пера и листа бумаги?

Еще полтора часа спустя князь Оболенский, тихо вошедший в кабинет в сопровождении лакея, застал удивительную картину.

Граф Сергей Юльевич Витте, без сюртука, в одной жилетке, возбужденно жестикулируя, расхаживал по кабинету. В его кресле возле бюро восседал странный субъект лет сорока, в халате и с перевязанной головой. Пальцы субъекта, впрочем, как и беспорядочно разбросанные по столу листы бумаги, обильно покрывали чернильные пятна. На полу возле бюро лежали два сломанных пера, да и третье, зажатое в его пальцах, в ближайшем времени ожидала та же участь. На краю бюро стояли тарелка с бутербродами и два дымящихся стакана чая.

– Да поймите же, Сергей Юльевич, – горячился субъект, – нельзя давать термины без их определения! Иначе каждый болван начнет интерпретировать их по своему усмотрению. Вот смотрите, вы пишете – "личная собственность". Что это означает применительно к крестьянскому подворью? Дом в это понятие входит? Курица?

Лопата? А огород? Ну хорошо, а надел из общинных земель, который он обрабатывает? Это собственность или нет? Вот, кстати, а как вы собираетесь делить общинные земли, по какому принципу?

– Принципы могут подождать! – сердился граф. – И определения – тоже. Поймите и вы – основополагающие документы должны быть ясными и четкими. Перегружая их определениями, вы добиваетесь прямо противоположного эффекта. Кто будет разбираться в десяти страницах убористого шрифта? Крестьянин? Да он и читать-то не умеет. Хорошо, если ему староста прочитает. Если документ на полстранички, его можно запомнить после второго или третьего раза, пусть хоть в общих чертах.

А длинный доклад как запоминать? Вот и получится, что содержание придется растолковывать, а кто и как растолкует – это очень большая проблема. Понимаете?

Осознав, что на него никто не собирается обращать внимания, Оболенский негромко кашлянул. Витте резко обернулся в его сторону.

– А, Александр! Здравствуй. Присаживайся давай. У нас тут интересная дискуссия с господином Кислицыным, присоединяйся. Вот скажи как юрист – следует ли давать в тексте рамочного закона полные определения?..

– Ты не хочешь нас представить, – удивленно приподнял бровь князь. – Боюсь, я не имел чести…

– Меня зовут Кислицын Олег Захарович, – субъект за столом слегка приподнялся и кивнул. – Можно просто Олег. Вы ведь князь Оболенский, правильно? Весьма наслышан. А у нас тут с Сергеем Юльевичем диспут. Присоединяйтесь, Алексей Дмитриевич, именно вас нам и не хватает. Скажите, что вы думаете о возможности реформы крестьянских хозяйств?

– Диспут – это интересно, сударь, – качнул головой князь. – Однако мне хотелось бы поинтересоваться, Сергей, знаешь ли ты, что с Москвой и Петергофом опять прервано железнодорожное сообщение? Забастовка. Сегодня в утренних газетах сообщения. Да и княгиня Беркутова, намеревавшаяся свое подмосковное имение посетить, вернулась с вокзала в расстроенных чувствах. Теперь ко двору можно добраться только пароходом.

– Следовало ожидать, – пробормотал субъект, представившийся Кислицыным Олегом Захаровичем. – Я удивлен не тому, что забастовка началась, а тому, что она не является перманентной и во всех областях промышленности сразу. Собственно, именно это мы с Сергеем Юльевичем и обсуждаем. Впрочем, я бы сказал, что данная конкретная забастовка как раз нам на руку. Она придаст веса докладу Сергея Юльевича. Как вы думаете, Алексей Дмитриевич, когда государь император изволит среагировать на данный документ и не следует ли ускорить этот процесс… м-м-м, с помощью дополнительных средств убеждения?

Вообще-то князь Оболенский считал себя вполне хладнокровным человеком. Интриги императорского двора и затхлых министерских кабинетов закалили его характер и отточили ум, а должность обер-прокурора Синода добавила привычку смотреть на новых людей с прищуром, взвешивая и оценивая. Пожалуй, если бы он увидел данного субъекта на улице, то не повел бы и глазом. Обычный мещанин, мелкий чиновник, из тех, что с заискивающим видом толпами роились вокруг него целыми днями, ища благосклонного взгляда или жеста, который можно истолковать как одобрительный.

Однако на более пристальный взгляд сидящий перед ним в халате человек отличался от всех них… чем? Его затрапезный и заурядный внешний вид словно служил оболочкой для чего-то грозного и опасного. Так невзрачный серый корпус броненосца, выглядящего плебеем на фоне аристократических парусных фрегатов, скрывает ярость рукотворной стихии, дремлющей в стволах двенадцатидюймовых орудий главного калибра. Внимательный взгляд, раз задержавшийся на нем, уже не мог небрежно соскользнуть в сторону – какой-то странный, почти мессмеровский магнетизм притягивал к нему, заставлял слушать любые его слова с вниманием и почтением… И еще князю вдруг показалось, что в душном кабинете Витте вдруг пронеслось освежающее дуновение свежего морского воздуха. Мир словно заиграл свежими красками, и даже серые осенние тучи за окном, из которых с ночи моросил дождик с редкими снежинками, будто бы приоткрыли краешек спрятанной за ними летней радуги.