Он остановился и обвел глазами присутствующих.

– Впрочем, полагаю, мне сначала следует обсудить это с господином Кислицыным.

– Ну уж нет! – заявила графиня. – Черта с два вы от меня так легко отделаетесь.

Печенкой чую – здесь тайна. А чтобы я от тайны просто так оторвалась?

– Тайны, пани, не следует обсуждать публично, – ледяным тоном заметил Крупецкий.

Филер стоял в темном углу, скрестив руки на груди, и сверлил Сапарскую неприязненным взглядом. – Особенно в присутствии людей, открыто симпатизирующих бунтовщикам и бандитам. Или красный бантик у вас на груди означает что-то другое?

– А вы, сударь, не из жандармов ли случайно? – не менее ледяным тоном осведомилась графиня. – Вы уже сегодня делали мне замечания. Не по чину заноситесь, любезный, вам не кажется?

– Я, пани, жизнью рискую для того, чтобы взбалмошные дамочки вроде вас имели возможность красиво жить, – парировал Крупецкий. – Думаете, для тех бандитов, что бомбы в людей кидают, этот бантик что-то значит? Не дай боже, пани, вы попадетесь им одна в темном переулке – живо все иллюзии рассеются. И насчет волшебной силы бантика, и насчет высоких стремлений…

– Да что вы себе!.. – возмущенно взвилась с табуретки графиня.

– Я так думаю, – вклинился Вагранов, – что высокие договаривающиеся стороны определились в отношении друг к другу. Но, может быть, не стоит продолжать такой энергичный разговор в этом месте? Сударь, – он повернулся к Крупецкому, – не имею чести вас знать, но, если я правильно понимаю, вы работаете в… том же учреждении, где формально числится и господин Кислицын? В таком случае у меня нет оснований для добрых чувств ни к вам, – он повернулся к Сапарской, – ни, впрочем, к вам, ваша светлость. Однако я должен напомнить, что ситуация сложилась так, что у нас есть нечто общее, что нас всех объединяет – по долгу службы ли, по сердечной ли склонности, по другим ли мотивам. Так что давайте не станем ссориться прямо сейчас. Миша, ты мне одно скажи – что с Кислицыным? Его здоровью угрожает опасность?

– Не думаю, – Болотов пожал плечами. – Хотя наблюдать за ним, да и за сударыней Оксаной, следует постоянно. С учетом наших разговоров… все что угодно может случиться. Я, пожалуй, откланяюсь. Еще можно успеть в клинику к традиционному времени обхода. Только об одном прошу всех присутствующих – держите язык за зубами. Подобные происшествия могут серьезно повредить репутации человека в глазах невежд. Знаете, как это бывает – понапрасну прилепят человеку ярлык умалишенного, и все, до самой старости ходи с ним.

– Я обязан доложить начальству, – буркнул филер.

– И кто у вас начальство, любезный?

– Э-э-э… – поляк заколебался, но потом пожал плечами. – Небезызвестный Зубатов Сергей Васильевич. Надеюсь, слышали?

– Ему можно, – кивнул доктор. – Он в курсе дела.

– Охранка… – презрительно протянула Натали. – Да, подруга, не повезло тебе с ним.

Доктор лишь пожал плечами.

– Как вам будет угодно. Теперь – всего хорошего. Милая Оксана, будьте так любезны привезти мне господина Кислицына на консультацию, когда он оправится от случившегося.

Он взял со стола шляпу, прихватил саквояж и двинулся к двери.

Погодите! – спохватилась Сапарская. – Доктор, я довезу вас до клиники, – она крепко ухватила Болотова под локоть и прижалась к нему грудью, заглянув в глаза.

– Вам ведь, наверное, скучно ехать всю дорогу на извозчике. А мы по дороге поболтаем… – Она подмигнула Оксане и увлекла психиатра за дверь.

– Ну и особа, – хмыкнул Вагранов. – Наверняка начнет выпытывать, что он знает про Олега. Ну ничего, Женя – крепкий орешек, особенно когда речь идет о профессиональной тайне. Мы с гимназии дружим, но и мне он про пациентов никогда ничего не рассказывает. Сударыня, мой вам совет – держитесь с Сапарской настороже. Графиня – личность в Москве известная. Она любит изображать из себя демократку, но замашки у нее – самые что ни на есть аристократические. Не знаю, где и как вы с ней сошлись, но, боюсь, что вы для нее лишь очередная игрушка.

Скоро вы ей надоедите, и она про вас позабудет, но слухи ее милостью могут пойти гулять. А теперь я тоже откланяюсь. Мне нужно заехать в лабораторию – у нас, кажется, начало получаться с полиэтиленом. Потом я в университет. Если что, Оксана, ищите меня на кафедре. Не забывайте, я в господине Кислицыне заинтересован не меньше вашего, так что всегда помогу в меру своих возможностей.

Он поцеловал руку Оксане, помедлив, кивнул Крупецкому и вышел.

– Ну и компания, – неодобрительно заметил филер. – Докторишка, красная графиня и какой-то интеллигент из либеральных. В странные компании вы попадаете, пани Оксана. Что-то начальство скажет…

Остаток дня превратился для Оксаны в сплошной кошмар. Она не находила себе места от беспокойства. Крупецкий, так и не дождавшийся смены в лице Чумашкина, отправился в Гнездниковский переулок прояснять ситуацию и куда-то сгинул. Олег все так же лежал в кровати, глядя в потолок, и от утреннего его состояние отличалось только тем, что он изредка шевелил губами, что-то неясно бормоча себе под нос. Девушка то начинала разжигать самовар, что и в лучшие-то времена у нее получалось чрезвычайно скверно, то принималась лихорадочно делать бутерброды, на которые Олег так и не обратил внимания, то пыталась читать… Уже к обеду она сама впала в дремотно-безразличное состояние и тихо сидела в углу на жестком стуле, бессмысленно глядя перед собой. Серая тоска заполняла мир, и солнце, заглядывавшее в комнату сквозь тусклое оконце, тоже казалось серым и бессмысленным.

Но ближе к вечеру все резко изменилось. Внезапно Оксана осознала, что ее бесцеремонно тормошат за плечи.

– Ау, красавица! – как из-под воды донесся до нее голос Олега. – Подъем! Хватит носом клевать!

Девушка с трудом сфокусировала взгляд на его встревоженном лице.

– Я не сплю… – тихо произнесла она и внезапно осознала, что ей действительно чудовищно хочется спать. – Как… ты?..

– Я дурак, – честно сознался ей Олег. – Дурак и скотина.

Ему хотелось врезать себе кулаком по морде. Кретин! Тебе же ясно сообщили, что психоматрицы корректируются по результатам общения с тобой. Неужто раньше не мог сообразить, что с ней сделает твоя жалость к самому себе?

– Все, родная, уже все закончилось. Обещаю, больше со мной такого не случится.

Он осторожно поцеловал ее в губы. Оксана слабо улыбнулась.

– Мне было так тоскливо… – тихо сообщила она. – Я думала, что умру… что мы все умрем.

– Думать не вредно, – заявил Олег, – вредно не думать. Только думать надо правильно, а не всякую фигню. Слушай, ты ела сегодня хоть что-то? Нет? Я так и думал. И у меня живот от голода подводит. Собирайся. Едем куда-нибудь пожрать.

Он запрыгал по комнате на одной ноге, натягивая штаны. Оксана удивленно смотрела на него. Охватившая ее тоска развеялась, но она не помнила, чтобы видела своего спутника в таком настроении. На его лице гуляла сосредоточенно-злая улыбка, глаза жестко щурились, словно у целящегося стрелка. Нехорошее предчувствие сжало ее желудок в тугой комок.

– Давай-давай! – подбодрил ее Олег. – Не спи. Рано еще. Поехали на Поварскую.

В трактире его настроение не улучшилось. Он заказал себе с Ольгой по расстегаю с мясом, огромному, во всю тарелку, пальца в три толщиной, и к нему по глубокой тарелке говяжьего бульона. Сунув половому шестьдесят копеек за еду и, подумав, еще пять копеек на чай, он начал сосредоточенно работать челюстями.

– Подорожало, однако, – рассеянно буркнул он, расплачиваясь. – На прошлой неделе тринадцать копеек расстегай с бульоном стоили.

– Все дорожает-с, – пожал плечами пожилой половой с высеребренными сединой усами. – Еще весной дрова стоили два рубля сажень, а нынче уже к трем подобрались. До Рождества, глядишь, еще на полтинничек подорожает. И мясо растет, и мука… Времена неспокойные, господин хороший.

– Да, времена неспокойные… – покивал Олег. – Да, времена…

С внезапной злостью Оксана хлопнула нож на столешницу.