— Наши товарищи мечтали вернуться на родину, но подневольная каторжная работа и гнет довели их до того, что они преждевременно лишились жизни, умерли здесь, на чужой земле, вдали от отчизны. Будем вечно хранить о них память в наших сердцах!

И, глядя затуманенными глазами на удаляющееся побережье, Томашин снял с головы фуражку. Вслед за ним сняли головные уборы и другие. На палубе воцарилась тишина…

Дмитрия Попова перед отправкой на родину упрятали в Оранскую крепость: в наказание за то, что в Сук-Арасе он связался с группой местных социалистов, участвовал в их нелегальных собраниях и вел агитацию среди русских солдат и арабов. Колониальные власти настолько опасались горстки заключенных в крепости русских мятежников, что через каждые две недели полностью заменяли охрану, состоявшую из солдат-алжирцев.

Но на этом злоключения Попова не кончились.

Команду, в которую он был включен для отправки домой, перед самой посадкой на пароход разместили в полуверсте от города Алжира и лишили горячей пищи. Солдаты требовали объяснить, за что их напоследок подвергли такому наказанию. Но те, кто занимался репатриацией, только разводили руками или отговаривались тем, что, дескать, выдадут продукты сухим пайком. Однако подоплека была, видимо, иная. Команда шла к Алжиру с красными флагами, с революционными песнями. А это пришлось не но вкусу французской администрации.

— Дайте нам горячую пищу! — стали требовать русские солдаты у французского офицера.

Дело запахло скандалом. Через несколько минут в лагере появился губернатор Алжира. Он миролюбиво сказал:

— Мы дадим вам горячую пищу и все необходимое на дорогу, только ведите себя тихо, не скандальте. Поезжайте спокойно в Россию.

«Отчего это они такие ласковые и обходительные?» — ломал голову Попов. Он не знал тогда, что их меняют на французских пленных. Всякая задержка с отправкой русских солдат из Алжира могла вызвать задержку отправки пленных французов из Советской России и повести к международным осложнениям.

Пароход «Батавия», на котором отправлялся Попов, был забит до отказа. На него посадили две тысячи четыреста человек. Все были одеты в обмундирование царской армии. Но группа наиболее революционно настроенных солдат, в числе которых находился и Дмитрий Попов, была одета в черные арестантские шинели. Эту группу упрятали в трюм и не выпускали оттуда до самой Одессы.

Это последнее наказание не могло омрачить радостного настроения Попова. Он и все его товарищи жили одним — встречей с родиной, не с той, какую они покинули по велению царя четыре года назад, а с новой, молодой, революционной, какую предсказывал им Балтайс. «Где-то он сейчас? Остался ли жив или сгноили его царские прислужники — генералы во французских тюрьмах? Или так же, как мучались они, где-нибудь мучается еще на каторжных работах?» Лишь через год, уже на родине, Дмитрий Попов встретится с Михаилом Волковым и узнает от него, что Янис Балтайс возвратился в Россию, побыл сначала в Петрограде, затем в Москве. А вскоре он уехал к себе в Латвию на партийную работу.

«Как ты думаешь: ошибаюсь я или прав в том, что в революционных преобразованиях в Алжире есть доля и наших усилий?» — спрашивает Дмитрий Попов в письмах своего старого друга Михаила Томашина, проживающего в городе Добрянке Пермской области. И Томашин отвечает: конечно, есть, должна быть.

И это так. Стойкость, беззаветная преданность революции большой группы русских солдат, разбросанных по всему Алжиру, не могла не оставить своих следов у алжирцев.