На официальном приеме у Николая II, на котором, кроме Поля Думера, присутствовали французский посол Морис Палеолог и министр иностранных дел России Сазонов, состоялась окончательная сделка — царь пообещал Франции русских солдат. Для обмана общественного мнения было распространено сообщение, что части комплектуются из добровольцев и что направляются они, как специальные формирования русской армии для оказания помощи союзной Франции.

Первая бригада особого назначения была скомплектована из двух полков, каждый из которых включал по три батальона. Кроме того, в бригаду входил еще один маршевый батальон. В нее зачислялись специально отобранные, наиболее подготовленные солдаты и офицеры. Только вот добровольцев почему-то не оказалось… На всю бригаду, на все десять с половиной тысяч человек объявился лишь один доброволец… генерал Лохвицкий. «Государь-император высочайше соизволил» назначить его командиром бригады.

Люди, видевшие и знавшие в то время этого генерала, позднее рассказывали о нем так: «Хотя ему было уже за пятьдесят, но выглядел он совсем молодо, — выше среднего роста, чисто выбритый, подтянутый и подвижный. Носил шинель простого солдатского сукна и защитного цвета генеральские погоны. Полную генеральскую форму надевал лишь тогда, когда принимал парады или представлялся высшим властям. Французским языком владел в совершенстве. Требовал от солдат «образцового поведения, беспрекословного исполнения своего воинского долга» и «небывалой железной дисциплины», подчеркивая, что на них возложена особая задача — «представлять в союзной России стране русскую армию». Таким запечатлелся он в памяти у солдат.

Во Франции перед выступлением на фронт особую бригаду, разместившуюся в лагерях, посетил президент страны Раймон Пуанкаре. С восхищением оглядывая замерших в строю «русских орлов», он несколько раз произнес: «Тре бьен! Тре бьен!» — «Очень хорошо!» Президент был доволен — Россия прислала отборных молодцов.

Не оставили без внимания прибытие на франко-германский фронт русской бригады и немцы. Они подготовились к ее встрече по-своему — выставили на позиции дощечки с надписями: «Здравствуйте, первая русская бригада. Вам не хватило земли умереть в России, вы умрете во Франции». И как только русские солдаты стали занимать позиции, немецкая артиллерия открыла массированный огонь.

Вслед за первой бригадой царское правительство поспешило направить во Францию еще одну.

Хмурым августовским днем стоял на корме парохода в окружении солдат маршевой роты унтер-офицер Попов. Со щемящей сердце тоской смотрел на удаляющийся Архангельск. Не удалось ему побывать после ранения в Глотове, навестить родных. По выходе из госпиталя на фронт его не послали и в запасном полку не оставили, а посадили на пароход и по царскому велению повезли в далекую, неведомую Францию. «Почему мы должны воевать за французов?» — думал Попов, но ответа найти не мог.

В тяжелом молчании прощались с родной землей солдаты.

Кто знает, доведется ли еще ступить на нее когда-нибудь. Может, придется сложить голову на чужой земле…

— О, рюсс! Рюсс! — французские солдаты окружили Михаила Томашина.

— Эка невидаль! — усмехнулся рядовой восьмой роты. — Да нас здесь сейчас столько, хоть пруд пруди!

Он шел в местечко купить кое-что по мелочи. И совершенно неожиданно попал в гости к французам. Они перехватили его на пути, когда Михаил проходил мимо их военного городка, принялись угощать сигаретами, потащили к себе в казарму.

Русский солдат с берегов Камы не случайно привлек внимание французов. Он был крепкого сложения, с игравшими под гимнастеркой литыми мускулами. Плечи — покатые, подбородок массивный, нос широкий, с крутыми раскрылками. Французы, восторгаясь, хлопали его по плотной спине. Даже фуражка Томашина, с высоко задранной над козырьком тульей, большая, как решето, пошла по рукам и вызвала возгласы удивления. Он окончательно покорил хозяев, когда сказал, что понимает французскую речь и что зовут его Мишелем.

Томашин походил по казарме, посмотрел, в каких условиях живут его «союзники». Распрощался с ними он дружески. Этот случайный и короткий визит не был тем эпизодом, которые легко и быстро забываются. Наблюдательный солдат увидел много такого, над чем раньше почти не задумывался.

Он заметил, что в отношениях между солдатами и офицерами в русской и французской армиях есть разница. У французов они как-то проще, гуманнее. А русские офицеры, привыкшие заниматься рукоприкладством дома, в России, не стеснялись делать это и здесь, во Франции, даже на глазах у жителей.

Во французских казармах для каждого солдата стояла отдельная кровать, с матрацем, простыней, одеялом и подушкой. «Не то что у нас, на всех одни нары. И под боком шинель, и под головой шинель, и вместо одеяла — все та же шинель».

Не ускользнуло от его глаза и то, что каждый французский солдат получал обед на кухне лично, в свой котелок, где имелись отделения для первого и второго. После обеда — сам мыл его и чистил. «А у нас солдата кормят, как скотину». И верно, в восьмой роте носили суп с кухни бачками для всего взвода. Из бачков разливали его в ржавые тазы — один таз на десять человек. Солдаты садились вокруг него и наперегонки хлебали суп ложками. По окончании обеда дневальные мыли эти тазы, а помои сливали обратно в бачки и относили на помойку.

«Как же так? — размышлял Томашин, возвращаясь к своим. — Они солдаты, и мы солдаты, а живем по-разному. Конечно, и они подневольные, да все же лучше живут. А мы будто не люди: едим из общей посуды, спим вповалку. Виноват не виноват — по зубам бьют. По какому такому праву? И когда этому самодурству настанет конец?..»

Первый особый пехотный полк находился на позициях под Реймсом, в Шампани, когда в России революционный народ повалил трон императора Николая. Однако весть о революции дошла до солдат не сразу. Офицеры держали ее в тайне, скрывали от подчиненных. Командование бригады по-прежнему требовало от солдат беспрекословного повиновения приказам, заставляло воевать и жертвовать жизнями во имя интересов русских и французских империалистов.

Но все утаенное рано или поздно становится явным. Известия о событиях на родине проникли в полк и дошли до солдат, минуя офицеров.

В те дни в подразделениях полка все чаще стала появляться чуть сгорбленная фигура худощавого, с впалой грудью солдата Яниса Балтайса. Многие хорошо знали этого латыша, умевшего заставить даже офицеров относиться к нему с уважением, свободно владевшего несколькими языками, в том числе и французским. Еще по пути во Францию Балтайс завоевал среди солдат такую известность, что нередко можно было услышать, как они говорили меж собой: «А ты не знаешь, как поступить? Так иди к Балтайсу, он тебя научит!»

Сейчас, в минуты затишья, Балтайс говорил солдатам:

— В России революция. Народ сверг царя. Об этом пишут французские газеты, а офицеры скрывают это от нас. Можем ли мы верить командирам, которые стараются нас обмануть? Нет. Нам надо самим организоваться, создать солдатские советы.

Слова Балтайса глубоко западали в души. Солдатам уже давно опостылела война.

Пятая рота не выходила из боев. Немецкая артиллерия вела методичный обстрел ее позиций. Собраться на митинг, чтобы избрать представителей в солдатский совет, не было возможности. Но все же выборы здесь провели — опросом.

По окопам ходил солдат с листочком бумаги и спрашивал:

— Кто согласный выбрать рядового Федора Булатова и младшего унтер-офицера Дмитрия Попова, подписуйтесь!

И ставя, кто подпись, кто, по неграмотности, крестик, солдаты говорили:

— Знаем, хорошие ребята!

— За Попова — с полным удовольствием!

— Он за нас постоит, зря в обиду не даст.