Плохо было на ферме Газан, а на станции оказалось еще хуже. Даже кипятку на всех не хватало. Даже соломы на «постели» не давали. Томашин пожаловался на это старшему команды фельдфебелю Кулешову, агитировавшему их записываться в иностранный легион (теперь уже для борьбы против большевиков). Тот недовольно ответил:
— На свои деньги я вам солому покупать не буду!
Всякому терпению бывает конец. Кончилось оно и у Томашина. Вдвоем с солдатом Бабушкиным они самовольно уехали в Мондови. Подпрапорщик Аджюдан приказал им ехать обратно. Они не подчинились. За отказ их арестовали на десять суток и посадили на полуголодный паек.
Кончилось терпение и у Попова. После прибытия Михаила из-под ареста они решили поднять всех русских в Алжире на забастовку. Для этого и составили воззвание и размножали его сейчас тайком в зарослях кустарника. Они написали его так, как будто оно пришло сюда из метрополии — от имени русских эмигрантов-большевиков, находящихся в Париже. Воззвание начиналось с обращения к соотечественникам: «Товарищи!»
А дальше в нем говорилось:
«Настало время… когда вы должны более чем когда-либо требовать вашей отправки в Россию. Теперь более уверенно вы можете потребовать это потому, что война закончена и мир уже подписан, дорога безопасна, и пароходы свободны, к тому же самое важное это то, что вы вполне можете надеяться на опору французских рабочих, которые уже давно требуют отправки вас на родину и всегда будут готовы поддержать вас…
Для того, чтобы предъявить эти требования, нужно тесно сплотиться между собою… Правда, в настоящий момент вы лишены всякой организации благодаря вашей разбросанности по разным частям, а без организации, без связи невозможно предъявить никаких требований. Дабы помочь вам в пользу вашей отправки в Россию, мы делаем громкий призыв ко всем командам русских солдат, находящихся в Африке, разбросанных по разным частям на протяжении десятков и сотен верст, утомленных от непосильных трудов и изнывающих от знойных лучей палящего солнца.
Услышьте голос этого призыва, наши братья по трудовой неволе, наши ныне загнанные под знойные лучи африканского солнца, обреченные болезням и смерти, братья! В глубине ваших сердец, истомленных печалью, найдите отклик на этот зов возмущенья, на этот благовест гордой надежды. Приступите же скорее к делу, организуйтесь, сплотитесь тесно и крепко для совместной работы, посылайте надежных людей в другие соседние команды и роты, совместно и дружно требуйте отправки на родину, совместно и дружно — долой работу!
С 21 июля вы покинете работу и этим докажете французским рабочим, на поддержку которых вы вполне можете рассчитывать, что вы не есть волонтеры, то есть работающие по своему желанию. Мы не сомневаемся в том, что вы не останетесь равнодушными к этому. Неужели же вы настолько пали духом, что не сможете сплотиться и подойти друг к другу, тогда как в России миллионы объединились в одно для совместного действия и мужественно защищают правое дело».
Из рук в руки, из команды в команду, из роты в роту пошли листочки с воззванием. Их читали тайно. Тем, кому не удалось прочесть, пересказывали содержание. И забастовка вспыхнула. Дружно. Повсеместно. 21 июля все команды русских солдат, расположенные в окрестностях порода Бон, бросили работу. Требование — одно: «Отправьте нас на родину!»
Французское командование и колониальные власти были ошеломлены неожиданным, хорошо подготовленным выступлением. На него откликнулась пресса, откликнулись трудящиеся Франции. Социалистическая газета, выходившая в городе Бон, в тот же день писала, что русские солдаты содержатся в Алжире в страшно тяжелых условиях, что французское правительство не проявляет о них никакой заботы и ничего не делает для их скорейшей отправки на родину. Газета назвала районы, в которых были прекращены работы.
Через своих прислужников власти узнали, что ядро зачинщиков забастовки находится в команде, работающей в районе местечка Мондови. На второй день рано утром сюда прибыл отряд алжирских солдат во главе с капитаном-французом. Забастовщики лежали на нарах: кто спал, а кто, проснувшись, еще не успел подняться.
— Встать! — подал команду офицер.
Никто не пошевелился.
— Встать! — закричал капитан.
Но это не помогло. Тогда в помещение был введен взвод солдат. Угрожая штыками, а кое-где и пуская их в ход, солдаты стали поднимать и выгонять людей на площадку. Попов не подчинился. К нему подскочил офицер и несколько раз ударил кулаком по голове.
Всю команду построили. Капитан потребовал выдачи зачинщиков. В ответ прозвучало прежнее требование: «Отправьте нас в Россию!»
А их отправили… на окраину Мондови, заключили в стены разрушенного каменного здания, где даже невозможно было укрыться от лучей палящего солнца. Вокруг этой полуразвалившейся тюрьмы выставили усиленную охрану. Вещевые мешки, ремни и все, что имелось из продовольствия, отобрали. Оставили только ложки, кружки и фляги для воды.
Затем в одних гимнастерках перевели в сырой подвал без окон. Дверь наглухо закрыли. Ни свежего воздуха, ни света. Ни табаку, ни спичек. Восемь суток держали их в этом подвале на полуголодном пайке. На девятые сутки в полдень посадили на поезд и повезли на юг страны.
Бледные, исхудавшие, с заросшими щетиной лицами, Попов и Томашин были не похожи сами на себя. Но это сейчас их мало заботило. Их беспокоило одно: куда везут?
— Да уж, конечно, не к теще на блины! — старался приободрить шуткой товарища Михаил.
— Я готов все вынести, только бы от нашей забастовки была польза! — убежденно произнес Попов.
Друзья еще не знали, что забастовка всколыхнула весь Алжир и Францию. В защиту ее участников выступили видные прогрессивные деятели, писатели. Правительство Франции вынуждено было пойти на первую уступку, русским солдатам в Алжире улучшили питание.
В песках Сахары
Высланных в бесплодную пустыню высадили возле города Бискра и повели в лагерь Тольга. Они шли среди раскаленных песков Сахары, обливаясь соленым потом, задыхаясь от горячего воздуха. Перед глазами струилось марево, вставали миражи с голубыми морями, плещущими прохладной волной.
В лагере им показали на длинный барак-землянку:
— Здесь будете жить!
Барак оказался без окон, для входа имел овальное отверстие. Высота его была менее полутора метров.
— Как свинарник! — сказал Попов, влезая в него, согнувшись в три погибели.
— Интересно, долго ли нам придется лазить в эту дыру? — произнес Томашин.
В потемках они расстелили на земле соломенные маты. От горячего сухого воздуха перехватывало дыхание. Откуда-то наносило гарью. Прогорклая чечевица, которую им выдали на ужин, жгла внутри. Хотелось пить. Попов вылез из барака, но не успел встать, как наткнулся на штык охранника.
— Воды… пить хочу, — Дмитрий показал, что ему надо.
Охранник, богатырского сложения негр-сенегалец, помедлил, очевидно, обдумывая, как ему поступить, а потом кому-то крикнул в темноту. Через минуту пришел другой негр и повел Попова к роднику, который тихо струился в двухстах метрах от лагеря.
У родника Дмитрий обмылся, досыта напился, набрал воды во флягу. Но когда вернулся в барак, здесь ему показалось еще более душно и жарко, чем раньше. Он почувствовал, что задыхается, что ему совершенно нечем дышать. Рубашка на теле до нитки пропиталась потом.
Не прошло и часа, как фляга его опустела и он опять стал испытывать жажду. Но вторично выйти за водой не решился. Надо как-то привыкать!
А привыкать было неимоверно трудно. Их привезли в Сахару в такое время года, когда солнце в полдень стоит над головой, пески и камни так накаляются, что даже те успевают остыть за ночь.
Лагерь Тольга был с трех сторон обнесен высокими глухими стенами. С четвертой, западной, стороны его ограждала колючая проволока. У ворот единственного прохода, сделанного в заграждении, день и ночь стояли часовые-негры.
