Однако, если подходить к рассмотрению проблемы с точки зрения башкиро-монгольских переговоров лета 1236 года, становится очевидным, что Муйтэн-бий как реальный политик, стремившийся приспособиться к ситуации, сложившейся в регионе, все-таки побывал либо в «Золотой Орде» — ставке Вату, либо в ставках иных Чингисидов или главнейших военачальников. В данном случае появление его в стане монголов с подарками, навьюченными на верблюдов, кажется вполне логичным и разумным — Муйтэн, исполняя «каждое желание хана», спасал и себя, и всех усерген от продолжения нашествия, и, как видно, миссия его окончилась успехом. Ну а в том, что монгольская знать встретила его «как своего», ничего удивительного нет: известно, что особо покладистых русских князей ханы Улуса Джучи щедро одаривали, усаживая подле себя на почетные места. В числе подобных владетелей оказался и Муйтэн, ему как верноподданному вассалу были пожалованы его же владения, тем более что их южная часть — земли усерген в междуречье Яика и Сакмары и далее к Салмышу — уже были захвачены монголами, оставалось лишь надеяться, что вскоре новые хозяева уйдут на запад.

Возвращался Муйтэн в родные кочевья, имея на руках ярлык, выданный Бату от имени Угэдэя. «Муйтэн-бий привез от великого хана дарственную бумагу — битич, скрепленную печатью. На той бумаге было написано: "Сыну Тукхабы Муйтэну даруется звание бия. После его смерти звание должно перейти к одному из его сыновей. Оно будет передаваться по наследству Муйтэна, но не должно переходить к другим. В каждом поколении должен быть избранный бий рода Муйтэна. Роду этому будут принадлежать различные земельные угодья, леса, которые были испрошены Муйтэном…" [6, с. 171–172].

Итак, перед нами предстает, несмотря на «эпическое происхождение»[88], официальный по форме изложения документ, в существовании которого вряд ли следует сомневаться. Отметим, что священность подобных письменных актов была столь велика, что спустя столетия (300–400 лет) потомки обладателей тарханных грамот в самые торжественные или даже судьбоносные моменты их жизни извлекали из семейных «архивов» бережно хранимую реликвию, разворачивали свиток и с благоговением всматривались в писанные золотом имена некогда великих степных владык. Не были в данном случае исключением и потомки Муйтэна. Тем не менее для подобного документа несколько столетий существования — огромный срок (сколько войн, восстаний и бедствий пережили башкиры в последующие века!), а потому в оригинале он до нас не дошел[89]. Однако порою важней любой бумаги бывает память народная, из уст в уста перенесшая смысл той древней грамоты, ставшей судьбоносной и для Муйтэна, и для всех башкир. Важно и то, что бий усерген, признавая власть монголов, умудрился не только выторговать себе и своим потомкам определенные преференции в отношениях со складывающимся административным центром (аппаратом) Улуса Джучи (что, собственно, и отражено в предании), но главное (а это при заключении подобных сделок предусматривалось) — земли к северу от Сакмары не были подвергнуты вражескому нашествию, недаром Сказитель в адрес Муйтэна буквально выкрикивает дифирамб: «Если бы его не было, — родина была бы разорена!» Действия же отдельных башкирских вождей, направленные против завоевателей и случившиеся в ближайшие годы, монгольская правящая верхушка принимала не иначе как восстание подданных.

И еще. Странным образом из поля зрения ученого сообщества выпал один весьма важный аспект, касающийся получения Муйтэн-бием тарханной грамоты. Надо полагать, что это был один из первых подобных документов, родившихся в недрах ордынской канцелярии и дошедших до нас, пусть и в форме предания. Естественно, Чингисиды и раньше отмечали своих верных вассалов подобными милостями, но вот первый из зафиксированных ярлыков Улуса Джучи, а значит, и ярлыков золотоордынских был выдан не кому-нибудь, а башкирскому вождю Муйтэну.

С момента получения ярлыка Муйтэн, наделенный почетным званием «бий», впрочем, как и другие представители башкирской знати, изъявившие покорность завоевателям, превратился в улусбега. Как держатель улуса («Усерганцев подчинил он восемьсот дворов… Многоводная Сакмара вот владенье его…» [7, с. 196]) Муйтэн-бий отныне должен был расплачиваться с сюзереном не только ясаком, но и участием[90] со своими воинами в по ходах повелителя [20, с. 144]. Следует отметить, что монголами давным давно была опробована весьма эффективная система привлечения в ряды их войска отрядов из покоренных народов. Такая же схема рекрутирования воинов после заключения мира коснулась и башкир. Плано Карпини по этому поводу оставил красноречивое свидетельство. «Надо знать, — пишет Карпини, — что они (монголы. — В.3.) не заключают мира ни с какими людьми, если те им не подчинятся, потому что, как сказано выше, они имеют приказ от Чингис-хана, чтобы, если можно, подчинить себе все народы. И вот чего татары требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно, и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей, так и от имущества. Именно они отсчитывают десять отроков и берут одного и точно так же поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов. Остальных они считают и распределяют согласно своему обычаю» [24, с. 283]. Как бы там ни было, но, скорее всего, уже летом — осенью 1236 года новоявленный вассал Угэдэя (Джучидов) — Муйтэн-бий во главе отряда, насчитывавшего несколько сот всадников, присоединился к монгольскому войску и участвовал в Великом западном походе. В одном из вариантов кубаира о Муйтэне сказано: «Все башкиры подчинялись ему… Бурзянский и кыпсакский бии протянули ему руки…» [7, с. 196]. Конечно, по поводу подчинения Муйтэну в 1236 году башкирских родов, относящихся к кипчакской группе племен и, как известно, большей частью появившихся на Южном Урале уже после монгольского нашествия, можно спорить. Однако исключать того, что кипчаки, оказавшиеся на землях усерген за несколько лет до описываемых событий, вынужденные туда бежать от непрекращающихся рейдов Джучи начала 1220-х годов и просившие убежища у их вождей, могли быть на этот раз мобилизованы Муйтеном в состав его кошуна, нельзя, точно так же, как сами башкирские отряды были мобилизованы в монгольские войска.

Тот факт, что башкирская знать выразила покорность монголам и была вынуждена участвовать в агрессии против запада, подтверждает «Юань ши». Согласно китайским хронистам, «Субэдэй набрал войско из хабичи… и прочих» [18, с. 231] «…и пятьдесят с лишним человек [их] це-лянь, которые усердно работали на него» [49, с. 503]. Следует пояснить, что термин «хабичи» обозначает людей, «подвластных» и находящихся «под феодальным протекторатом» [49, с. 539], а «це-лянь» — племенных вождей, беков, биев или князей покоренных народов. «Хабичи» и «це-лянь», по мнению Р. П. Храпачевского, являлись в первую очередь булгарскими, буртасскими, саксинскими, башкирскими, мордовскими и чувашскими князьями с их ополчениями [49, с. 381]. Не был исключением и Муйтэн-бий, в 1236–1240 годах участвовавший в войне против кипчаков и совершивший тогда, с точки зрения «привязанных» к Волго-Уральскому региону башкир, сверхдальний поход.

Усергены Доном, однако, не ограничились, а «вместе с тем (монгольским. — В.3.) войском направились на север и овладели рязанским княжеством» [6, с. 120][92].