Что писал о нас Иван Емельянович, мы так и не узнали.
Но на другой день Алексей Петрович, придя на урок, подошел к нам и молча положил на нашу парту семикопеечную почтовую марку. Теперь нельзя уже было не написать Ивану Емельяновичу. И вечером в общежитии мы с Потаповым долго чистили перья в волосах, размышляя, о чем бы это нам написать своему учителю.
О многом можно было написать, да вот беда - чем длиннее будут письма, тем больше окажется в них ошибок: вместо радости доставим Ивану Емельяновичу одно огорчение.
- Давай пиши ты, у тебя лучше почерк. А подпишемся оба, - предлагал Потапов.
- Больно хитрый ты, Васька! - говорил я. - Иван Емельянович по почерку узнает, что писал я, и все ошибки припишет мне, а ты в стороне останешься.
Писали мы с Потаповым врозь, но письма у нас получились одинаковые, будто под диктовку написанные, потому что один заглядывал в листок к другому и повторял за ним слово в слово, чтобы не сделать ошибок больше, чем сделал другой.
Иван Емельянович не заставил нас долго ждать ответа. Мы получили большое письмо, в котором он хвалил нас за дружбу, за успехи в ученье и писал, что пора наших детских странствий, надо думать, подходит к концу и недалеко уже время, когда нам надо будет выбирать свой жизненный путь, чтобы твердо идти по нему до конца.
Он, конечно, заметил, что ошибки в письмах у нас одинаковые, и посмеялся над нами. «Боюсь, что вы заразились в Пудоже дурным примером, если даже письма своему учителю списываете друг у друга», - писал он. Но мы были счастливы, что получили письмо от Ивана Емельяновича, и этот маленький упрек не очень-то огорчил нас.
В конце письма Иван Емельянович передавал поклон Алексею Петровичу. На радостях мы заторопились побывать еще раз в гостях у инспектора и сейчас же побежали в училище.
Был уже вечер, и нам пришлось сильно стучать в калитку, чтобы сторож Алексей вышел открыть ее.
- Что за пожар?
Мы не стали объяснять ему, сказали только, что получили важное письмо с поручением к Алексею Петровичу.
На этот раз нам повезло: Алексей Петрович со всей своей семьей сидел за столом, ужинал. Сначала он удивился, чего это мы вдруг прибежали к нему такие веселые, запыхавшиеся.
- Похоже, что вы оба выиграли по сто тысяч, - сказал он.
Тут мы поняли, что, пожалуй, слишком поторопились - не было нужды бежать вечером через весь город, - и замялись в смущении.
- Ну, что же случилось?
Потапов первый, набравшись духу, выпалил:
- Получили письмо от Ивана Емельяновича, и он велел нам передать вам поклон!
Мы оба низко поклонились.
- Это и все? - засмеялся Алексей Петрович.
- Все, - ответили мы.
- Ну, в таком случае прошу вас за стол, - сказал Алексей Петрович.
Сторож Алексей принес нам из кухни табуретки и сам присел к столу - он был в семье инспектора своим человеком, жил у него на кухне, в уголке за перегородкой.
Он угрюмо поглядывал на нас, потом вздохнул.
- Чего это ты вздыхаешь? - спросил его Алексей Петрович.
- Гляжу вот, до чего же нынче ученики измельчали! - заговорил сторож. - Бывало, когда идут из училища, на Троицкой пусто становится. Даже городовой у полицейского управления в сени прятался и из сеней нос боялся высунуть на улицу. А почему измельчали? Харч не тот. С каши, что Домна варит, не станешь ночью по улице бегать да вывески на лавках срывать, перевешивать с одной на другую - скажем, с винного погреба Копейкина на лабаз Базегского, а с лабаза на погреб.
- При чем тут харч? - удивилась Клавдия Ивановна, накладывая нам полные тарелки каши.
- А как же! - воскликнул Алексей Петрович. - Понимаешь ты, какое это важное явление? - оживленно заговорил он. - Кто раньше верховодил в училище? Купеческие сынки. А теперь вот гляди, какие Васьки идут из деревни в город учиться. Пока их еще не много, а наступит время, когда из деревни валом повалят такие вот Ломоносовы. Только бы Львовичи и Волковичи не слопали их живьем! - И он поглядел на нас так, будто и верно боялся, что нас могут слопать живьем.
Алексей Петрович говорил Клавдии Ивановне про нас, что мы, мол, «важное явление», «свежую струю влили в атмосферу», возмущался, что Львовичи и Волковичи в губернии ножи на нас точат, а мы запихивали в рот кашу, дружно запивали ее молоком и думали про себя: чего нам бояться каких-то Львовичей и Волковичей, если они в губернии? Губерния-то от Пудожа далеко - аж за Онежским озером!
- Так и дальше будете вместе шагать? - спросил нас Алексей Петрович.
Мы не поняли, куда шагать, но задумываться не стали, ответили враз:
- Вместе!
- Это такие, что их водой не разольешь, - сказал Алексей Петрович жене. Потом он спросил нас: - А по какой дороге думаете пойти?
Опять мы не поняли, о какой дороге говорит Алексей Петрович.
- В жизни, дети, всегда надо шагать по столбовой, - сказал он.
- А мы и шли по столбовой! - обрадовался Потапов. - От нас в Пудож одна только дорога и есть. А другая идет через Каргополь прямо в губернию.
- Ну, та дорога не для таких, как вы. По той дороге ученики не пешком ходят, а ездят на лихих тройках с колокольчиком! - засмеялся Алексей Петрович.
Я вспомнил о Тане, уехавшей учиться в губернию хоть и не на тройке, но тоже с колокольчиком на дуге, и тут только понял, что Алексей Петрович думает о нашем будущем, о том, куда мы пойдем учиться дальше.
- До уезда дошагали, окончите хорошо училище и тогда зашагаете в губернию - поступите в учительскую семинарию и вернетесь в деревню учителями. Для таких, как вы, это и есть столбовой путь. По этому пути и мы с Иваном Емельяновичем шагали в губернию, - говорил он.
- До губернии-то, ух, как далеко! - сказал я.
- Да, путь далекий, - согласился Алексей Петрович. - Шагать вам еще и шагать!
- А мы ходьбы не боимся, - сказал Потапов. - Ног не переломаем.
- Сами не переломаете, так вам могут переломать, - сказал Алексей Петрович.
Клавдия Ивановна поглядела на него встревоженно.
- Не бойся, не бойся! - засмеялся он.
Должно быть, Клавдия Ивановна боялась, что он опять скажет что-нибудь лишнее.
Сидевшие за столом детишки инспектора глазели на нас, пораскрыв рты. И мы тоже пораскрывали рты.
Интересно было, за что это нам могут переломать ноги. Но мы так и не поняли этого.
Алексей Петрович снова заговорил о Львовичах и Волковичах, которые сидели, притаившись в кустах, напуганные бурей, а теперь, когда буря поутихла, вылезли на свет божий и своим рыканьем наводят страх и трепет на все живое в губернии. В ответ на это Клавдия Ивановна сказала мужу, что раз так, то все живое должно прятаться, сидеть потише. И они начали спорить.
Мы с Потаповым переглядывались: о какой буре идет речь и почему, если буря поутихла, все должны сидеть потише, а Львовичи могут рыкать?
Многое в начавшемся за столом споре было для нас непонятно, но мы жадно прислушивались к нему, чувствуя, что разговор идет о нас, о том, что нас ждет в пути, о котором говорил Алексей Петрович.
То, что путь нам предстоит далекий, нас только радовало. Мы с Потаповым всегда думали, что если идти, то чем дальше, тем лучше, даже тогда, когда еще не знали, куда и зачем идти.
Прошло еще много лет, прежде чем мы поняли, что Алексей Петрович говорил о революционной буре 1905 года, задевшей краем и наши северные, затерянные в лесах деревни.
Был уже поздний час, когда мрачный сторож Алексей открыл нам калитку и мы вышли на улицу. Пока мы сидели у инспектора, поднялась метель. Недавно расчищенные в ожидании приезда губернатора улицы снова занесло.
На Троицкой, где горели фонари, еще можно было пройти по тротуару, а на окраине, возле нашего общежития, приходилось шагать в темноте прямо по сугробам.
- Давай быстрей! - подгонял меня Потапов, думая, что, может быть, мы еще успеем и к казенному чаю в общежитии.
Он шагал легко. Я пыхтел изо всех сил, стараясь не отстать от своего друга, с которым нам предстояло еще шагать и шагать.
