Явно намеренно и, как бы не замечая меня, один из них — Яшка Звон — толкнул меня плечом и занял место, на котором ещё секунду назад стоял я. Бесцеремонность и наглость Яшки «подзавела» меня.

— Ты что, сильно блатной? А чего же ты спрятал рога? («Рогатиками» в лагерях «блатные» называли «фраеров», то есть людей, чуждых блатному миру. К ним относились в равной степени как вся «политика» — осуждённые по 58-й статье, так и лица, попавшие в лагерь по различным «бытовым» статьям впервые, лица, совершившие то или иное преступление, не связанное с систематическим воровством, грабежом, убийством, аферой — то есть рецидивисты.)

На какое-то мгновение моя фраза произвела на Яшку освежающее впечатление. Моё счастье, что я наткнулся на не настоящего «законника». В этом случае реакция была бы мгновенной и начатый мной разговор был бы не законченным, пришлось бы всем участникам «толковища» нести меня в санчасть.

Яшка на мгновение растерялся. Не сознавая, а как бы всей кожей я это почувствовал, а потому следующий его шаг был для меня не столь уж неожиданным. Он вытянул руку, приблизил растопыренные указательный и средний пальцы к моим глазам. Дело принимало явно трагическую форму. Стоит отдёрнуть голову — значит, признать себя побеждённым и его полное преимущество; не отдёрнуть голову — он может ткнуть в глаза и отдёрнешь от боли.

Все столпились вокруг плотным кольцом и молча, как будто совсем безучастно, а на самом деле с жадностью, ожидали конца «поединка». На чьей они были стороне — сказать очень трудно. Апеллировать не к кому, ждать помощи, по меньшей мере, бесполезно. Нужно выкручиваться самому.

— А ну-ка, сука, убери руку!

Взмахом руки отбил его руку в сторону и, не дав ему опомниться, спокойно продолжал:

— А я тебе привёз от кореша привет. Колька просил сказать всем, что «кидаться» (играть в карты) тебе «заказано», а ты, как видно, об этом забыл.

В том, что ему «заказано» «кидаться», я не был уверен, но в памяти остался разговор между «законниками» Гусиного озера, которые называли имя Яшки-цыгана. Был ли «мой» Яшка именно тем, о котором я слышал — не знаю, но лицом он сильно-таки смахивал на цыгана.

— Где ты видел его? — как ни в чём не бывало спросил Яшка.

— На Гусином, — не без торжества, но и не подчёркивая только что происшедшего, ответил я.

— Лады, давай пять! — протягивая вялую руку, сказал Яшка.

Руку я ему пожал — никуда не денешься.

Все, как мне показалось, остались довольны. Очевидно, Яшка здесь явно пересаливал даже в самом узком кругу, и разоблачение его облегчало положение остальных, претендующих на место вожака, и в какой-то степени подымало их шансы.

Получилось неплохо, даже сверх ожидания. Оказалось, что быть в курсе «внутренних» дел жулья весьма полезно. Это помогло нам в Иркутске, это помогло мне здесь.

— Садись, товарищ начальник, будем картошку жрать!

— Картошку, так картошку, — ответил я.

Ведро картошки исчезло в течение нескольких минут. Ели все, следя, чтобы досталось поровну.

— Ну, чем занимаемся, кроме картошки?

— Да так, чем придётся. Разгружаем из «пульманов» лес, нарезаем болты, гайки, делаем зажигалки, портсигары. Как-то вот недели две делали оградку на могилу какого-то опера, всем бы им подохнуть, падлам, точим пилы для пилорамы, делаем гвозди для столярки, да и картошку не забываем.

— С завтрашнего дня будете получать задание на каждого. Вот Хрунков будет вашим мастером; что скажет делать — значит, — сказал я. — Кто не хочет или не может здесь работать — скажите; сейчас, не отходя от кассы. Помогу перейти в другое место и без обиды.

— А мы и не отказываемся, только без б…а. Кончу, что сказал сделать — и не трожь меня больше, — сказал Яшка. Его поддержали довольно дружно и остальные.

— А сегодня, товарищ Хрунков, хорошенько убрать мастерскую, все верстаки, протереть станки, всё лишнее выбросить. Подыщи постоянного уборщика — может быть, кто-нибудь сам захочет. Не найдётся желающего — составь список дежурных по два человека на каждый день. Договорились?! А сейчас двое — ты, Яков и ещё кто-нибудь один, сам выбери кого, — айда в столярный цех, дело есть. Товарищ Хрунков, через два часа, после уборки, приходи со всеми, кроме кузнецов, к нам.

В столярке сняли с фундаментных болтов четырёхсторонний рейсмус, который, по словам Томсона, стоит уже полмесяца.

— Не работает, барахлит.

Причин более ясных и вразумительных добиться я от него не смог.

— Барахлит, не тянет мотор, плохо строгает, ведёт доску в сторону.

Не обошлось без стычки с Яшкой. В руках у него гаечный ключ с разработанным зёвом, провёртывается. Он его отбрасывает в сторону, хватает зубило и молоток. Зубилом отвёртывать не даю. Посылаю в кузницу — подогнать ключ по гайке. Зарабатываю в ответ на это:

— Во, гад, фашистская морда, права качает!

Но идёт. И к моему удивлению, быстро возвращается с новым ключом.

Ломиками сорвали рейсмус с болтов, поставили на деревянные катки. Хрунков привёл людей. Подтащили рейсмус к мастерской, с трудом протиснули в дверь-ворота. К вечеру разобрали до последнего винтика. На другой день промывали, протирали, ковали новые детали взамен изношенных, нарезали новые болты, гайки, втулки, точили недостающие маслёнки, заправляли фрезы, очищали от ржавчины столы. Сменили шарикоподшипники, перешили ремни.

Изготовили и собрали деревянный стенд. Установили на нём рейсмус. Опробовали вхолостую. Принесли из столярки доски. Пригласили Пастухова. Запустили под нагрузкой. Работает хорошо, доски выходят гладкими и чистыми.

— Вы меня выручили. Ведь этот станок сделает погоду в заготовительном отделении. А почему он у нас «барахлил»?

— Не барахлил, дядя Коля! — я его называл так, как называли его заключённые девушки, работавшие в столярке. — Машина требует вежливого обращения. С ней нужно разговаривать на «Вы». Так меня учил старый рабочий-токарь завода «Бромлей» в Москве Пётр Фёдорович Степанов, свыше десяти лет работавший директором завода «Серп и Молот».

Рейсмус водворили на старое место. Вся мастерская была довольна. Работа, принесшая хорошие результаты, как бы возвысила их над другими. Отношение ко мне потеплело, ледок начал таять.

На другой день вызывает к себе Дерм о.

— Что-то спешит Лермо, — говорит Медведев. — Сегодня познакомитесь с оригинальным человеком. Не юлите перед ним — не терпит этого. Не молчите, если что не по-вашему, конечно, только в пределах разумного. Не обращайте внимания на грубости. Требуйте, что вам нужно для работы. Долбите методично и настойчиво, но без ультиматумов, срывов и патетики. Не вздумайте пугать отказом от работы. Он очень тяжёлый человек, но работать с ним можно. Любит учить, наставлять, но не «дакайте» и не благодарите его, он слишком тонок и чувствителен, чтобы легко распознать ложь и притворство. Да что вам рассказывать, ещё натерпитесь и насмотритесь сами, как говорят, даже через край.

Маленький кабинет. Вдоль стен — стулья, хорошие стулья — изделия столярного цеха, маленький письменный стол, тоже местного изготовления. На стенах — фотографии лошадей — много фотографий, грамоты, аттестаты. На тумбочке — призы. За столом — человек лет пятидесяти, может, даже ближе к шестидесяти. Пожалуй, последнее правильнее. Он ещё до революции был ямщиком, а ямщик, возивший почту в Сибири был, конечно, не мальчиком. Гладкий зачёс на пробор светлых с проседью волос, хитрые с вечным прищуром глаза, выдающиеся скулы, говорящие о присутствии монгольской крови в жилах, хрящеватый большой нос. На носу очки в железной оправе. Защитного цвета гимнастёрка, тёмно-синие галифе, фетровые сапоги. Никаких знаков отличия. Несколько позже ему присвоили звание старшины, но погонов он так и не надел. А подчинёнными у него были офицеры. Оперуполномоченный — старший лейтенант, начальник ППЧ Серёдкин — лейтенант, начальник УРЧ и санчасти — тоже лейтенанты, только начальник КВЧ Ведерникова Клавдия Григорьевна была так же, как и он, старшиной.