Здесь пронзительный крик Пенеску достиг такой силы, что не мог не сорваться, и все вдруг закончилось неожиданным приступом смеха. И этот хохот тоже разросся до того, что я услышала, как Пенеску упал в траву к ногам моей матери, и тело его корчилось в каких-то нечеловеческих конвульсиях, словно вокруг него стояли черные и мрачные монахи инквизиции и неподвижными каменными взглядами смотрели на него. И эти взгляды были настолько пристальными и тяжелыми, такими нечеловечески пристальными и тяжелыми, что, казалось, держали в огромных железных клещах тело лежащего на земле человека и медленно разрывали его на части, столь медленно и спокойно, что каждый мускул его тела отрывался, словно лепесток какого-то цветка, а каждый даже самый маленький нерв взрывался, словно падающая звезда.

До меня доносился глубокий, нервный, подобный электрическим разрядам хохот Пенеску. И вдруг со мной случилось нечто неожиданное: я потеряла сознание. Я не упала и мгновенно пришла в себя: весь обморок длился, наверное, несколько секунд. Когда я пришла в себя, я стояла на ногах, держась рукою за один из тонких столбиков, поддерживавших беседку. Видимо, я инстинктивно протянула руку и ухватилась за него, с усталым любопытством разглядывая трещины и зеленый мох, которым он весь зарос. Это были тяжелые, какие-то смутные минуты, когда откуда-то издалека до меня доносился прерывистый лающий хохот Пенеску, который лежал на траве в нескольких шагах от беседки. Вдруг я услышала неверные шаги, и мимо меня быстро промелькнула мать. У меня не было даже сил, чтобы обернуться и посмотреть ей вслед, но я отчетливо слышала, как удалялись ее шаги, как скрипел песок, слышала даже, как стучали камешки, которые она задевала носками туфель. Мало-помалу шаги ее стали более ровными, более уверенными, как вдруг, совершенно непонятно почему, она бросилась бежать.

Она бежала, отдаляясь от того места, где сидел наводящий ужас, но побежденный человек. Однако настоящим побежденным была она, и ее уверенные, торопливые шаги, все больше и больше удалявшиеся и наконец затихшие совсем, несли ее навстречу ее собственному падению. Это и есть третий случай, «случай с Пенеску», — сказала Франчиска и поднялась.

После того вечера, когда Килиан познакомился с Франчиской на балу, устроенном в заводской столовой, они не виделись целую неделю. Два дня он был занят с иностранной делегацией, еще три дня у него отняли поездки в Плоешти и Брашов все с той же делегацией. Когда же он вернулся на завод, то на него навалилось столько дел, что он забыл о Франчиске. Дважды он вспоминал о ней, один раз на каком-то заседании, другой — по дороге в Пойяна Цапулуй, но радостное чувство, возникавшее при этом, тут же исчезало, как только он думал об ее интеллектуальности, которая успела утомить его, хотя они были знакомы всего несколько часов. Но во вторник, около половины третьего, выходя из профкома завода, помещавшегося в низком здании напротив второй проходной, он увидел, как Франчиска вышла с завода и подошла к юноше лет двадцати пяти, низкого роста, с выцветшими волосами, который поджидал ее. Хотя после их знакомства прошло всего семь-восемь дней, ее неожиданное появление поразило Килиана.

Франчиска и поджидавший ее паренек направились в сторону главной проходной, где была конечная остановка трамвая, связывавшего завод с городом. Килиан торопливо зашагал по заводу. Через полчаса он вылез из машины на улице Логофета Тэуту, возле бойни, отпустил шофера и начал искать дом номер 134. Он нашел его без труда и через старые ржавые железные ворота вошел во двор. Домик был совсем небольшой, в три окна, выходивших на улицу. Штукатурка на нем местами обвалилась, и построен он был, судя по виду, лет пятьдесят тому назад. В глубине вытянутого двора находилось другое здание, нечто вроде виллы, с полукруглыми окнами, в котором румынский стиль причудливо перемешивался с мрачным урбанистическим стилем. Подобное смешение могла изобрести только тупая фантазия разбогатевшего купца. Килиан поднялся на несколько ступенек и оказался перед обшарпанной темной дверью, застекленной матовыми стеклами. На стене была кнопка звонка, но Килиан не решился прикоснуться к ней, думая, что звонок не работает, — такое впечатление заброшенности производил на него весь дом. Рассматривая красную кнопку, Килиан вдруг почувствовал безмерную усталость, напряжение последних дней навалилось на него и вызвало нерешительность, которую он испытывал перед звонковой кнопкой в этом сером, разрушающемся доме, притулившемся по соседству с новой, недостроенной виллой, но такой безобразной, что оба эти здания казались одинаково старыми. Прошло несколько долгих секунд, Килиан взял себя в руки и устало коснулся звонка. К его удивлению, звонок громко и неожиданно мелодично зазвонил на весь дом, но никто не появился, чтобы открыть дверь. Позвонив еще раз, Килиан решил обойти дом и обнаружил открытую дверь, которая вела в кухню, где крепкий старик с повязкой, прикрывавшей левое ухо, мыл в железном корыте овощи. На кухне стояли большой буфет с разбитым стеклом, засиженным мухами, и два прямоугольных стола, на которых были навалены грудой мокрые овощи, брынза, яйца, буханки хлеба, мясо. Килиан вошел в кухню, осторожно перешагнув через порог, и только тогда старик заметил его, повернувшись к нему всем телом. Он держал помидор и очищал его от семечек. Килиан обратил внимание на его большие желтые руки с черной каемкой под ногтями. На газовой плите жарился кусок мяса, с шипением разбрасывая вокруг капли подсолнечного масла. Большая кухня, как и весь дом, выглядела старой, неприбранной, грязной. Старик был высокий и крепкий, хотя лет ему было шестьдесят пять — семьдесят. Ветхая шелковая рубашка в полоску на нем пестрела пятнами от пота и наскоро пришитыми заплатами из другого материала. На ногах у него были домашние соломенные туфли, которые, расхаживая по кухне, он волочил за собою, скорее от небрежения или лени, чем от старости, — таким сильным и здоровым он выглядел.

— Чего вам надо? — спросил он Килиана.

— Я ищу Франчиску Мэнеску, — ответил Килиан, следя за тонкими пальцами старика. — Она здесь живет или в доме во дворе?

— Ее нет дома, — буркнул старик и опять всем телом повернулся к корыту. Отложив помидор, он вытащил из груды грязных приборов, лежавших на буфете, позеленевшую вилку и перевернул мясо на сковородке. Там же, на буфете, стоял стакан с вином. Вылив вино на мясо, старик вернулся к корыту. Заметив, что незнакомец все еще стоит у двери, он сказал:

— Нет ее дома! Дома ее нету!

— А могу я подождать? — спросил Килиан, не отрывая взгляда от старика.

— Подождите! — буркнул старик. — Подождите во дворе!

Килиан помедлил несколько минут, прежде чем выйти. С того момента, как он вошел в этот дом, с ним происходило что-то странное: все его движения словно разладились, вся усталость, накопившаяся за последние дни, как бы вылилась наружу, и он, как и перед красной кнопкой звонка, почувствовал какое-то удовольствие от своей нерешительности и пассивности. Он испытывал ощущение столь ему не свойственной мягкой лени. Это удивило Килиана, человека настолько энергичного, что он мог пренебрегать и жарой и холодом, когда это было необходимо. Его забавляло подобное состояние, которое он испытывал очень редко, и поэтому Килиану хотелось его продлить. Когда старик громким и решительным голосом предложил ему подождать во дворе, он продолжал стоять на месте и наблюдать, как тот мыл и чистил помидоры, время от времени переворачивая жаркое железной вилкой. Вскоре с сумками и сетками в кухню вошли две женщины. Одна из них, необычайно толстая, едва переводила дух. Она настолько разморилась под палящим солнцем, что, пока вытирала одну щеку, пот обильно выступал на другой, так что ей приходилось, тяжело дыша, непрерывно вытирать то лицо, то шею платком в зеленую полоску. Не успев войти, обе женщины принялись торговаться со стариком из-за яиц и брынзы. Цены на продукты были бессовестно высокими, но когда одна из женщин притворно умильным голосом попробовала снизить цену, старик, которого они называли «дядя Алеку», подошел к ней, ни слова не говоря, вынул из ее сумки десяток яиц и, не дав женщине опомниться, отнес их в одну из кладовок, примыкавших к кухне. Потом он забрал хлеб, лежавший на столе, и мясо, тоже отнес в кладовку и запер ее на ключ. Женщина была удивлена и вместе с тем раздражена. Она попыталась было отказаться от своих слов, но старик заявил ей: