— Хватит! — И стал по-деревенски сметать ладонью крошки и остатки овощей со стола. — Все! Лавка закрыта! Идите, идите!

Толстая женщина, тяжело дыша и непрерывно вытирая пот, вышла во двор, другая же, переступив порог, остановилась, не желая отказываться от яиц, и снова заговорила обиженным и наигранно кокетливым тоном:

— Ну, дядя Алеку, ну чего ты так разошелся из-за каких-то семидесяти бань?.. Ну, неси яйца, я ведь всегда покупаю у тебя… Ну, давай же, давай…

— Иди к черту! — отрезал старик, решительно махнул на женщину рукой и уселся за стол.

Женщина слегка покраснела и, оскорбленная, вышла во двор. Старик бросил на Килиана быстрый мрачный взгляд и прохрипел:

— Неряхи, черт их подери! Грязнули!

Килиан повернулся и вышел. На улице он медленно и неуверенно зашагал в сторону Дымбовицы. Дойдя до реки, он оперся о покрашенную в зеленый цвет решетку и стал равнодушно смотреть на лениво текущую мутную воду, по которой плыли, отливая фиолетовым и красным, большие масляные пятна. Внизу, почти у самой воды, спали молодые мужчина и женщина. Он спал на боку, прикрыв лицо от солнца старой почерневшей соломенной шляпой, а женщина на спине, подогнув одну ногу и положив правую руку на грудь мужчине. На нем были комбинезон и ботинки, она же была одета по-деревенски. Ее юбки в сборках и платок на голове совсем не соответствовали палящему зною. Эта пара в ее неподвижном движении казалась неестественной. Килиан все время ждал, что они вот-вот встанут и пойдут. Но только рука женщины, лежавшая на груди мужчины, то чуть-чуть поднималась вверх, то опускалась вниз в такт дыханию спящего. Это было единственное живое движение, которое заметил Килиан, сколь пристально в них ни вглядывался.

Простояв на набережной с полчаса, Килиан вернулся к дому, где жила Франчиска. Одно из трех окон, выходивших на улицу, было распахнуто. Поднявшись по ступенькам, он увидел, что и дверь с мутными стеклами тоже открыта. Франчиска была дома, и Килиан после положенных вежливых фраз пригласил ее пойти прогуляться. Не прошло и пятнадцати минут, как они уже спускались по улице Логофета Тэуту. Почти незаметно дошли они до набережной, потом до моста Подул Извор и попали в парк Чишмиджиу. Но сухая симметрия пересекавшихся аллей, множество всякого народа на длинных скамьях и на асфальтированных дорожках не понравились им. Молодежь, громко шлепая, веслами, гоняла тяжелые лодки по маленькому пруду, тщательно одетые старички читали старинные, неведомо кем написанные книги в толстых переплетах; со скучающим видом гуляли по аллеям солдаты; красивые женщины в скромных платьях сопровождали очень старых или очень толстых мужей; стайками ходили девушки, скорее всего текстильщицы или швеи, утомительно шумные, одетые по последней моде в кричащие платья, но из дешевой материи. На отдаленных скамейках, где был уголок для детей, матери вязали цветные свитера, переговариваясь между собою какими-то безликими, тихими голосами. Среди них, как и всегда, сидело несколько одиноких женщин, достигших великого перелома в возрасте — сорока лет. Какой-то смутный инстинкт тянул их к матерям или нянькам, которые наблюдали за детьми, заставляя целыми часами сидеть на скамейках в этом уголке парка. С хмурыми лицами, напудренными щеками, потухшими глазами, в которых изредка проблескивало что-то животное, смотрящими испуганно и упорно куда-то внутрь, они были похожи на тех птиц, которые каждую осень, по каким-то причинам отбившись от стаи, остаются зимовать, как искупительная жертва для тысяч других птиц, улетающих на юг. Одинокие и одичавшие от страха, нахохлившиеся и ослепшие, ждут они неведомого времени года, которое должно принести им гибель.

— Какая здесь сутолока, — заметила Франчиска. — Все эти люди словно вырвались из какого-то зала, из горящего здания. Это какой-то животный коллективный страх остаться без воздуха, без травы и солнца.

Килиан равнодушно смотрел себе под ноги и, когда она взглянула на него, ожидая, что он ответит, проговорил:

— Почему ты замолчала? Продолжай, я слушаю тебя.

— Ты слушаешь меня, но снисходительно, не так ли? — заметила Франчиска. — Ты усмехаешься про себя и улыбаешься ласковой умной улыбкой, настолько умной, чтобы скрыть свой ум…

— Почему? — спокойно ответил он. — Ты более образованна, чем я. Ты и выражаешься более свободно. Кроме того, ты честный человек.

— Откуда ты знаешь? — быстро, даже резко спросила она.

— Потому что ты работаешь, — неторопливо ответил Килиан, с трудом удерживаясь от улыбки. — И самое главное, работаешь здесь, на заводе, хотя и жила в другом городе.

— Может, у меня дома нечего есть, и тогда в этом нет никакой честности.

— Не верю, — коротко ответил он.

Франчиска была в простом зеленоватом платье. Ее длинные волосы, которые она не привыкла собирать в прическу, падали почти до плеч. Ее стройная, очень пропорциональная фигура в непрерывном, еле уловимом движении привлекала внимание. Килиан же был низкого роста, плотный. На нем были широкие парусиновые брюки и белая рубашка с большими карманами на груди, которые топорщились от каких-то бумажек и пачки с сигаретами. По сравнению с его тяжеловатой походкой все движения ее казались нереальными, словно в легком сне какая-то невидимая сила деликатно направляла ее вперед, а она лишь переступала ногами, чтобы придать этой силе грациозную форму. Эта близость, дружба с Килианом все время заставляли ее ощущать какую-то скованность, которую она никак не могла преодолеть. Сколько раз она чувствовала огромное желание повернуться и убежать от него. Тогда она иронически поглядывала на него, чувствуя взгляды проходивших мимо людей, которые с неприкрытым восхищением рассматривали ее, а потом провожали глазами, становилась вдруг невежливой, даже грубой.

— Знаешь что? — сказала Франчиска. — Мне кажется странным, что я гуляю с тобой по парку.

— Совершенно верно, ты женщина красивая! Давай присядем здесь!

Килиан остановился возле скамейки, на которой уже сидела одна парочка. Франчиска, казалось, о чем-то задумалась, потом проговорила, минуя скамью:

— Нет, нехорошо. Ты знаешь, о чем я сейчас думаю?

Килиан вопросительно взглянул на нее.

— О том, что вместе мы последний раз.

— Понимаю, — ответил он. — Ты действительно красивая женщина. После полудня это несколько необычно для нас обоих.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Ты уже сама сказала. Обычно ведь ты хорошо понимаешь меня. И говоришь ты лучше, не спотыкаешься на словах, как я.

— На этот раз я не желаю отгадывать никаких загадок.

— Тогда оставим это, — предложил он.

— Странно, — проговорила она, — порой ты нагоняешь на меня скуку, порой оскорбляешь, раздражаешь, а иногда даже внушаешь страх. А теперь я иду рядом с тобой именно ради этого, потому что мне стало страшно идти по проторенной колее, потому что мне хочется еще раз пережить ощущения боязни и даже страха. — Поскольку Килиан не отвечал и лицо его было неподвижно, Франчиска ничего не могла понять и продолжала: — Может быть, ты мне не веришь, но люди притягивают друг друга разными качествами: кто теплом, кто обаянием, кто красотой, кто самопожертвованием. Но самое сильное притяжение — это когда человек внушает страх, даже ужас. Давай сядем здесь.

Франчиска остановилась и показала на большой прямоугольный камень на обочине дорожки, косо торчавший из земли, из-за чего, по всей вероятности, никто и не занял его. Не дожидаясь согласия, она уселась, Килиан последовал за ней. Франчиска сидела на высоком конце камня, Килиан чуть пониже, но так близко к ней, что ощущал ее тепло сквозь тонкое полотно платья. Порою руки Франчиски касались Килиана, и это волновало его.

— Продолжай, — попросил он.

— Что именно?

— О притягательности страха, ужаса.

Франчиска улыбалась, тщательно разглаживая тонкими пальцами сборки на юбке.

— Я пошутила, — сказала она, — все это глупости. Какой неудобный камень. Булыжник какой-то…

— Тогда встанем, — шевельнулся Килиан.