— Железнодорожные билеты сохранились? Только ими можете доказать, что ехали не прямым поездом, а Саратовским.

— Нет. Я их выбросил по неопытности.

— Так... Справку сохранили, а билеты, которые могут подтвердить дату выезда из Саратова, по неопытности, значит?

Степан Герасимович решительно подошел к одежному шкафу и извлек из него два больших узла. В одном оказались окровавленные чехлы, коврики из машины и несколько обрызганных кровью простыней. В другом — разорванная одежда. Один комплект военный, только без погон, и два штатских. Тут же была и обувь. На всем пятна крови. В глазах Козырева мелькнул страх, но тут же исчез. У Приходько мелко задрожали руки.

— Узнаете?

Козырев выдавил улыбку. Он старался казаться спокойным.

— Товарищ подполковник, опять нет доказательств. Мало ли, кто убит. При чем тут мы?

— Да, Козырев, к сожалению, голова Виктора, садистски изрубленная вашими руками, за летние месяцы до костей изъедена. Она передана на экспертизу. Но есть другое доказательство. Ну-ка, снимите ваши брюки!

— Что?

— Снимайте брюки, говорю!

Козырев растерянно поднялся и неуверенно стал снимать брюки. А Волков покопался в одном из узлов и вынул из него точно такие же с кантом военные брюки убитого.

— В начале разговора я умышленно задал вопрос: какая одежда на вас? Ответили: та, что выдана при выпуске из училища. Так?

В напряженно сосредоточенных глазах арестованного мелькнула неуверенность:

— Ну и что?

— А то, что на брюках истинного Козырева есть метка индпошивочной мастерской военторга. Вот она, — Волков развернул брюки и на внутренней части пояса все увидели белыми нитками наскоро вышитые цифры: 324/411. — Как видите, за несколько дней своей офицерской жизни он даже не успел выпороть эти нитки. Покажите такое клеймо на ваших брюках — нет его! Да и не может быть. Идя на убийство, вы заранее припасли себе новую форму.

— Неправда! Он не успел, а я, может быть, выпорол...

— Вот именно! — перебил Волков. — Одних и тех же цифр на разных брюках нет. 324 — это номер военторга. 411 — порядковый номер индивидуального заказа. Под номером 411 в книге заказов мастерской за прошлый год значится фамилия Виктора Козырева. Какие же тогда цифры выпороли вы? Надевайте брюки! — Волков взял со стола портсигар Козырева и несколько раз щелкнул им.

— Разрешите закурить, — тихо попросил Козырев.

— Вы же не курите. — Тем не менее протянул портсигар. Козырев потянулся к нему, но Степан Герасимович извлек папиросу сам и дал арестованному.

— Лучше угощу так, как вы солдат угощали. Приучили брать папиросы из своих рук. Не так ли?

Козырев нервно играл желваками. А Волков продолжал:

— В ночь с пятого на шестое декабря перед вылетом нового истребителя папиросу с сильным снотворным получил и Яковлев. Солдат на посту уснул. Под видом проверки постов вы проникли в кабину охраняемого Яковлевым истребителя. Затем с помощью фальшивого пломбира...

— Это неправда!

— Правда, Козырев! Мы предусмотрели, что будете изворачиваться. Чтобы поймать с поличным, сообщили вам дату вылета второго истребителя и назначили начальником аэродромного караула. И вы клюнули: готовясь уничтожить второй самолет, прихватили необходимые «орудия» новой диверсии. В этом портсигаре есть меченая папироса. Экспертизой установлено, что в ней сильное снотворное. В чемодане действительно оказались продукты. Только проглотив вашу булочку, пешком отправишься на тот свет. В мякиш булки вы умудрились спрятать небольшой шарик. В нем сильнейший яд. Оболочка шарика легко разрушается под действием кислорода. Точно такой шарик был вклеен в систему кислородного питания самолета Шевцова. На высоте, когда летчик включил кислород, в органы его дыхания поступили пары яда. Мгновенная смерть.

Волков умолк. Козырев сидел набычась, глаза злые, красные.

— Кто вы, Козырев? На кого работаете?

— Хватит! — ударил по столу арестованный. — Не Козырев я. Я — Кребб! Да, Альберт Кребб! Я ненавижу вас!

— Кребб? — спокойно перенес истерику Степан Герасимович. — Ошибаетесь. Вы не Кребб, а именно Козырев. Только не Виктор, а Олег. Вы убили родного брата.

— Что?! — в глазах Козырева застыл страх, смятение, ужас.

В кабинете все оцепенели. Только Приходько сжался в комок да Иван Иванович размеренно постукивал карандашом по столу.

Козырев пришел в себя не скоро. Била нервная дрожь. И вдруг:

— Не верю! Все понятно. Хотите заставить все рассказать. Не выйдет!

— Советские чекисты, Козырев, никогда не идут на авантюры. Товарищ Игнатенко, попросите еще раз Пелагею Денисовну!

Полтавчанка вошла.

— Пелагея Денисовна, вы знаете этого человека? — указал Степан Герасимович на Козырева.

— Да. Цэ мий племяш, — с некоторым испугом выдавила женщина.

— Их было два. Это Виктор или Олег?

— Чур, чур... — вырвалось непроизвольно у расстроенной Пелагеи Денисовны. — Якый же вин Олег? Олег давно...

— Поспокойней, Пелагея Денисовна, — перебил Волков. — Взгляните хорошенько. У Виктора был шрамик на брови?

Оторопелая женщина растерянно глядела на Козырева. «Ти сами очи, що бачила пять мисяцив тому. Ось тилькы шрамык?.. Як я тоди нэ прыдывылась?» Неуверенно сказала:

— Цэ Виктор. Дэ ж тут буть Олегу? Мэртви нэ...

— Ясно, Пелагея Денисовна! А второго арестованного знаете? — указал Степан Герасимович на пригнувшегося Приходько.

Только сейчас Пелагея Денисовна заметила, что через стул от племяша сидит еще один человек. Внимательно посмотрела на Приходько.

— Так цэ ж Мыкола! Мыкола Ткаченко! Ий-богу, вин! Постарив тилькы. Ты що, нэ пизнаешь, Мыколо?

— Путаете что-то, гражданка, — заерзал на стуле Приходько.

Тут уж Пелагея Денисовна не стерпела:

— Нэ пизнаешь, трястя тоби на язык?! Як за сестрой Анютой бигав и трэба було поклыкать — пизнавав! А тэпэр не пизнаешь... — она говорила с вызовом, подбоченясь, на родном украинском языке.

— Вот теперь вы успокоились, — прервал Волков.

— Успокоилась?.. Та я люта, як гидра.

— Есть пословица на этот счет: злость — не советчик, но память освежает. Вот и взгляните по-новому на племянника.

И опять Пелагея Денисовна пристально глядела на Козырева. «Шрамык?.. Нэвже и тут пидвох?.. А що, як?..»

— Хорошо. Поможем вам, Пелагея Денисовна, — сказал Степан Герасимович, приподнимаясь со стула. — Раздевайтесь, Козырев!

Кребб-Козырев зыркнул на Волкова непонимающим взглядом и стал снимать китель. Когда разделся до пояса, Волков остановил его:

— Хватит. Повернитесь к женщине спиной.

Козырев повернулся, и та сразу увидела на смугловатой левой лопатке племяша овальное родимое пятнышко.

— Вин! Цэ нэ Виктор, а Олег! — вскрикнула ошеломленная Пелагея Денисовна и ей стало плохо. Падающую, ее едва успели подхватить сильные руки Игнатенко.

— Что за комедию вы разыграли? — с наигранной суровостью спросил Козырев.

— Это не комедия. Трагедия! — мрачно ответил Степан Герасимович. — Иван Иванович, раскрой слепцу глаза.

На следующий день после телефонного разговора с Волковым Игнатенко вылетел самолетом в Харьков, а дальше автобусом добрался до Полтавы. Найти бесфамильную Пелагею в областном городе оказалось сложно. Во-первых, она являлась сестрой Викторовой матери. А девичья фамилия матери неизвестна. Да и ту могла Пелагея сменить, выходя замуж. Во-вторых, Подол оказался приличным районом. В нем целая сеть улиц и переулков, сбегающих вниз к Ворскле. Сразу по прибытии в Полтаву Иван Иванович направился к коллегам. В помощь ему выделили троих. Мобилизовали адресный стол. Хорошо, что имя Пелагея не очень распространено. И все же только на одном Подоле их оказалось семьдесят два. Прикинули, что Пелагее должно быть от пятидесяти до шестидесяти лет. Женщин такого возраста нашлось двадцать шесть. Выписали их адреса и пошли по домам.