В трубке немного потрещало, потом услышал спокойный голос Степана Герасимовича. Мельников словно выстрелил:

— Приказание не выполнил. Подозреваемый исчез.

Трубка молчала. Это известие, видимо, ошарашило и Волкова.

Иван Иванович Игнатенко медленно шел по незнакомой улице. Ранняя зимняя темнота давно обволокла низкие избы, где-то брехали собаки. До встречи с Волковым было еще больше часа. Можно бы сходить в столовую перекусить, да есть не хотелось. Смерть Крайнина перевернула все вверх тормашками.

Пилит и пилит себя Игнатенко. Ну, как он не удосужился пройтись вокруг забора маркера? Пройдись вчера, гуляючи, может быть, и обнаружил бы ту потайную калитку, через которую уходил его «подопечный» из дому, через которую кто-то ночью проник в избу свершить самосуд.

Проснулся сегодня он рано. На улице еще не рассвело. Стучала ведрами в передней тетка Настья, топила печь. Он встал, глянул в окно. У Крайнина не светилось. А вчера горело допоздна.

Лег Игнатенко, когда потухли огни у Никитыча. И вот расплата...

В паре с Иваном Ивановичем работал молоденький румянощекий старший лейтенант из угрозыска. Назвался Николаем. Когда увезли покойника, они приступили к осмотру комнаты. На левой стене два окна. Между ними — старомодный комод. В углу бамбуковая этажерка. На ней десятка два книг. У правой стены неубранная кровать. С нее сняли покойника. У этой же стены, ближе к выходу, плитка. У самой двери — вешалка. Под нею сапоги да истоптанные чувяки Крайнина. Посреди комнаты стол. На нем миска с помидорами, крохи хлеба, солонка, пустая кружка. Тут же чернильница с воткнутой ручкой. Похоже, хозяин спешно что-то писал. Никаких следов, кроме хозяйских, в комнате не обнаруживалось. Умышленное это самоубийство или, будучи под сильным хмелем, Крайнин закрыл вьюшку трубы нечаянно? Напрашивался и третий вариант: Крайнин пал от чужой руки. Словом, голову было над чем поломать.

Иван Иванович просматривал книги на этажерке и делал их опись, когда его позвал молодой коллега из уголовного розыска:

— Посмотрите на подушку, — Николай осматривал кровать.

На подушке поблескивал извившийся змейкой русый волос.

— Коля, упакуй находочку, — попросил Игнатенко.

На этажерке, в словаре русского языка Ожегова, Иван Иванович обнаружил ученическую тетрадь. В тетради недописанное письмо Крайнина. Написано оно теми чернилами, что в чернильнице на столе. Это наводило на размышления.

Давал пищу для раздумий и осмотр двора. Сени, крыльцо и часть площади у крыльца подметены. Тут и веник. Вдоль избы по свежевыпавшему снегу тянулись следы сапог. Они сворачивали за избу и между осокорей вели к той калитке, о существовании которой Игнатенко не знал. Сапоги шли туда и обратно. Хозяин их прихрамывал. Значит, это был Крайнин. Уходил в город и вернулся. От этой же калитки почти к крыльцу тянулась лыжня. Ее обрывала площадка, заметенная веником. Когда Игнатенко присмотрелся, он понял, что лыжник во двор въезжал и выезжал. Побывал он во дворе после того, как вернулся Крайнин, ибо лыжня накрывала отпечатки сапог. В какую сторону со двора уходил неизвестный и Крайнин, установить не удалось. Сразу за калиткой на уезженной дороге следы лыж терялись...

Степан Герасимович в номере был один. Предложил Ивану Ивановичу попить чайку. Только начал гость доклад, вошел Мельников.

— Что нового? — сразу спросил Волков.

— Все по-прежнему.

— Ну, садись чайку попей.

Игнатенко продолжил рассказ. На стол легли новые купюры денег. Тридцать тысяч! Потом Иван Иванович протянул Волкову тетрадку с письмом Крайнина. Волков прочитал, протянул тетрадь Мельникову.

— Поздравляю, Александр Васильевич! Ты не ошибся. Под фамилией Крайнина маскировался предатель.

— С мертвого теперь какой спрос?

— Ишь, ты... Мы обелили честного солдата Максима Крайнина.

— Волк волком, а о семье печется, — заметил Игнатенко.

— Какой он волк? Трусливый заяц, — поправил Степан Герасимович. — Ты где, говоришь, обнаружил это послание.

— На этажерке в словаре Ожегова.

— В словаре? — Волков почувствовал, что сейчас выдаст свое волнение. Именно при помощи словаря Ожегова была расшифрована вторая шифровка.

— Три «И», словарь мне нужен. Передашь утром Мельниковым.

Потом легла на стол спичечная коробка с русым волосом. Доложил Игнатенко и о лыжне.

— Так... Какие выводы? — спросил Волков.

— Тут много версий. И все же думаю, что совершено убийство.

Волков лукаво прищурил глаза:

— Доказательство?

— Попробую обосновать. Письмо маркера найдено в словаре. О чем это говорит? Видимо, маркер услышал, что кто-то к нему идет и спрятал письмо. Иначе оно было бы дописано.

— Это не доказательство, — обрезал Волков. — Согласно медэкспертизе, маркер вчера был сильно выпивши. Какая у захмелевшего психика? Ударило в голову — сел писать повинную. Вдруг побоялся, скажем, что не простят. Спрятал письмо в книгу и снова стал пить. Пусть не пить. Закрыл трубу и лег спать. Самоубийство? О тонкостях не говорю: умышленное или неумышленное. Так?

— Нет, не так, — не сдавался Игнатенко. — Обратите внимание на письмо. Оно прервано на полуслове. — Он взял у Александра Васильевича тетрадь и прочитал последнее предложение: — «Принудили меня стать на путь преда...» Строки размазаны. О чем это говорит? Видимо, кто-то внезапно постучал, может быть, имел ключ и открывал дверь. Маркер испугался, захлопнул тетрадку и спрятал ее в первую попавшуюся книгу на этажерке. Даже не успел убрать чернильницу со стола.

— Что ж, логично, — улыбнулся Волков. — Я тоже подумал, что маркеру кто-то помешал. Кто же этот кто-то?

Игнатенко долго молчал.

— Настораживает волос. Длинный, светлый. Думаю — женский.

И сразу последовал вопрос Волкова к Мельникову:

— Александр Васильевич, у маркера не было любовницы?

Что мог ответить Мельников? Он знал маркера только по бильярдной. А Волков опять ударил по версии Игнатенко:

— Женщина могла ночевать у маркера не в эту ночь.

— Это точно. Тем более, никаких других следов пребывания женщины в комнате нет, — согласился Иван Иванович. И вдруг родилась одна мысль. Повернулся к Мельникову: — Скажите, Александр Васильевич, раньше вам приходилось бывать в квартире маркера?

— Да, однажды.

— И тогда там было такое же свинство?

— Нет. Вроде, было чисто.

— Степан Герасимович, сейчас я не смогу убедительно доказать свою правоту, но попробую высказать одно соображение. Как мы сейчас слышали, маркер был не из неряшливых. Если волос оставлен давно, наверняка убрал бы. Во-вторых, лыжня! Лыжи, по-видимому, использовал пришелец. Маскировал следы обуви. Сени, крыльцо, площадка у крыльца подметены веником. Зачем? Стирались следы того человека, кто явился на лыжах. Следы женщины! Вывод: та, что потеряла волос, побывала у Крайнина именно в ту ночь.

Волков смотрел на Ивана Ивановича с улыбкой. Тот словно залез к нему в душу, вынимал оттуда горстями его собственные мысли и выкладывал наружу. Удивительно переплетались их предположения по поводу этой смерти. Значит, истина где-то недалеко.

— Почему же нет чужих следов в комнате? Она там... летала?

Игнатенко замялся.

— Может быть, ходила в его тапках. — Иван Иванович налил себе чаю, помешал ложечкой в стакане. В комнате клубился едкий дым от папиросы Мельникова. Волков массировал пальцем шрам.

Что женщина, оставившая волос, побывала у маркера этой ночью, Степан Герасимович был согласен. Мог бы сказать и больше. Например, что она вряд ли крепко связана с врагами. Довод? Пожалуйста. Если бы ночью был враг, он не упустил бы такую деталь, как чернильница с ручкой на столе среди огрызков. «А не донос ли писал Зайцев?» Враг обыскал бы все. Нехитро запрятанную писульку в словаре найти было не сложно. Да и сам словарь... Однако ни словарь, ни тетрадка не тронуты. Вывод: ночной гость ничего не искал. Женщину это не насторожило.