Да уж… Отомстила мне Пожарская. Знала, куда бить.

- Так что ты натворил?

Изворачиваться – не в моих правилах, рассказываю как есть.

- Она просила дополнительный отпуск с десятого – ребёнку операцию делать должны, а я сказал, что отпустить могу только с семнадцатого. Я не зверь, но что я могу сделать, если в отделении работать некому?

Делаю паузу, пытаясь уловить, что думает обо мне и ситуации старик. Совсем не хочется попасть к нему в немилость. Потому что мы в одной упряжке. Если он начнёт катить на меня бочку, мне останется только признать свою непригодность и последовать за Пожарской.

- Я просил её либо перенести дату, либо чтобы с ребёнком сперва кто-то из близких поехал, а потом уже с семнадцатого мы её отпустим. Всё равно ведь лечение надолго затянется. Пока обследуют, пока прооперируют, пока восстановится. Но ей это не подошло, и она, видимо, решила сделать ход конём, – заканчиваю речь с раздражением.

Да, понимаю, что надо было отпустить. Но я должен в первую очередь думать об отделении!

- “Кто-то из близких” – это кто, например? – уточняет Львовский грозным басом.

- Да мало ли. Родители, сёстры. Может, и отец у ребёнка есть с соответствующими родственниками – не знаю, – делюсь своими соображениями на этот счёт.

- Ты так хорошо осведомлён о её семье? Или наугад сейчас ляпнул?

- В университете учились вместе, я знал её раньше. И о семье слышал, – не решаюсь сказать правду о нашем с Лизой совместном прошлом, ещё обвинит, что я ей намеренно палки в колёса вставляю. Тогда проблем не оберёшься.

- Допустим, ты знал её семью до войны, – делает акцент на последних словах. – А ты поинтересовался, остался ли у неё кто-то из родных сейчас? А? – повышает голос.

- Не знаю. К чему мне была эта информация?

- А к тому, что заведующий должен с людьми работать! И знать о них всё! Нет у Лизы никого! Семья в оккупации была. Расстреляли и сожгли вместе с домом. Всех! От мала до велика!

- Я не знал, – выдавливаю из себя потрясённо.

Становится не по себе. Вспоминаю полные слёз глаза и шепчущие что-то беззвучно губы… И свои слова, конечно, тоже помню. Слово – не воробей, назад не забрать и ничего не исправить. Почему же она мне ничего не сказала?

- Я и сам случайно узнал, она не особо распространяется.

Признаю – я жестоко перегнул палку. Но работа есть работа! И главврач не хуже меня должен это понимать! Продолжаю отстаивать свою правоту, хоть она оказывается вовсе не правотой.

- Это, конечно, жуткая трагедия. Но, Борис Осипович, я никак не мог отпустить её. Посудите сами. Гордеев – на больничном, и это надолго. Жена звонила, что он после больницы в санаторий поедет на реабилитацию. Загребнюк – в плановом отпуске, не в городе, отозвать его возможности нет, я уже с ним связывался. Ровенко уходит на днях на десять дней, у неё путёвка куплена.

- То есть у тебя два врача одновременно будут отдыхать? Это кто такой график утвердил? – рычит недовольно.

- Она попросилась вне графика, и я не смог ей отказать, учитывая её заслуги и обстоятельства. Как я в такой ситуации мог Пожарскую отпустить?

- Но и удержать не смог!

- Она не говорила, что уволится, если не подпишу отпуск…

Она вообще ничего мне не сказала после того, что я ей сдуру наговорил…

- Если бы сказала, то ты бы расценил это как шантаж, – невесело усмехается шеф. – А теперь посмотри, что получилось на самом деле. Ты отпустил Ровенко отдыхать в обход правил. И это – твоё нарушение!

Пытаюсь его перебить и объяснить ещё раз, почему я так поступил, но он продолжает, игнорируя меня.

- Просто потому, что самолично решил, что она выше, лучше, круче всех других сотрудников. А матери, которая воспитывает одна ребёнка-инвалида, отказал в законном, – останавливается и смотрит на меня с укором, – праве на дополнительный отпуск для лечения малого. Ты в своём уме? Ладно, с человеческими понятиями у тебя после войны проблемы. Хотя должно быть наоборот! Ну так действуй по инструкции, человек-робот! И к психологу сходи, чтобы мозги поправил.

Мне нечего ответить в своё оправдание. По сути, главврач прав. Я прокололся с Ровенко. Если бы я ей отказал, сославшись на график, всей этой ситуации не возникло бы. И теперь я чувствую себя втройне паршиво: и с Лизой поступил отвратительно, как ни посмотри, и лишил отделение ценного сотрудника.

Возвращаюсь в кабинет и начинаю названивать Лизе. Но что-то с её номером оказывается не так.

Захожу в мессенджер. Последнее посещение – сегодня рано утром. Пишу сообщение, извиняюсь, прошу, чтобы cвязалась со мной. Не прочитано час, два…

- Мила, ты давно с Пожарской общалась?

- Вчера вечером. Она вещи у меня оставила, когда из общежития съехала.

- Где она сейчас? Контакты её у тебя есть?

- Сказала, что квартиру сняла. А телефон… Да вы его знаете, наверное, – достает из кармана смартфон и набирает номер. – Не отвечает.

- Как с ней иначе можно связаться?

- Не знаю. Сказала, что когда вещи понадобятся, она мне напишет или позвонит.

Я ищу Лизу, но тщетно. Готов отдать многое, чтобы заглянуть ей в глаза и извиниться. Но мое сообщение висит непрочитанным. День, два, неделю...

Её молчание размазывает меня…

Смена за сменой. Вереница операций, больных, родственников. Заявки на закупки. Инвентаризация. Комиссия из министерства… Становится немного легче, когда отдыхающие коллеги возвращаются в строй. Но всё равно голова гудит.

Прихожу домой поздно. Уже и забыл, когда высыпался.

Открываю дверь в квартиру и застываю на пороге, прислушиваясь.

- Владимир Андреевич, да, всё в порядке. Деньги пришли, спасибо. Да. Всё, как договаривались.

Судя по всему, Вера разговаривает с моим отцом.

- Вы же знаете, какой он упрямый. Да. Но я постараюсь.

Стискиваю зубы, разуваюсь, стараясь не шуметь. Значит, моя благоверная не просто пляшет под папину дудку, но и получает за это деньги. Шикарно! Куда выгоднее, чем батрачить целыми днями в офисе. Неплохо устроилась.

Когда мне надоедает слушать её болтовню, хлопаю дверью и начинаю шумно возиться. Разговор тут же прерывается.

Хочу придушить Веру или хотя бы выкинуть из жизни. Я очень от неё устал. Но раз за разом попытка расстаться заканчивается её слезами и просьбой дать нам ещё один шанс.

- Паша, я подтвердила бронь на тридцатое, – говорит она за ужином.

- Какую бронь? О чём ты? Напомни, пожалуйста, – переспрашиваю недовольно. Я надеялся хоть несколько выходных дней провести дома в покое.

- Ну как же? Я говорила тебе, что забронировала путёвки нам на Новый год. Всего на неделю. Ты, я и океан. Нам обязательно нужно встряхнуть наши отношения. Там такая романтика! Хочешь, фотки покажу?

- Прости, не помню, чтобы мы это обсуждали.

Возможно, что-то такое я от неё и слышал, но тогда голова была напрочь забита рабочими проблемами, и я не придал особого значения её болтовне.

- Но о какой неделе ты говоришь, если у меня первого – дежурство?

- А ты разве не поменялся? Ты же обещал!

Её голос звучит визгливо, с раздражением.

- Вера, я освободил для тебя новогоднюю ночь, как ты просила. Может, мне вообще уволиться из больницы, чтобы иметь возможность праздновать, путешествовать и прожигать жизнь так, как тебе нравится?

Мы с ней говорим на разных языках. Смотрю на эту женщину и пытаюсь понять, что она вообще делает рядом со мной? Где были мои мозги, когда я позволил втянуть себя в эти непонятные отношения?

- Что значит “прожигать жизнь”? И что за тон? – в ответ тут же летят стрелы претензий, отравленные ядовитым недовольством. – Ты упрекаешь меня в том, что я ещё не нашла работу в столице? Думаешь, это так просто?

- Я думаю, что мне не стоило тебя сюда привозить. И вообще… многое не стоило…

Стараюсь сдерживаться, не хочу наговорить ей лишнего. Она не виновата в том, что я так и не смог её полюбить. Но сейчас я уже даже не уверен, что она действительно любит меня. Кто знает, может, изначально её нанял отец играть роль моей женщины? Звучит дико, но я уже ничему не удивлюсь.