Уже в отделении достаю смартфон, и вместо ответа от Павла вижу там уведомление, что адресат ограничил мне возможность отправлять ему сообщения…

Три с половиной года спустя

Сирена воет третий раз за ночь. Где-то неподалёку слышны взрывы, дрожат стёкла. Страшно до жути… Добраться до убежища никак не успеваю. Подхватываю спящего Ваню и несу в заранее обустроенный угол коридора. Если следовать правилу двух стен, это место – самое безопасное в квартире. Но я уже видела, что остаётся от домов, в которые попадают ракеты и авиабомбы. Увы, две стены спасают далеко не всегда.

Которая уже ночь без сна? Либо на дежурстве в больнице, либо дома в постоянном напряжении, в ожидании нового обстрела. Сколько организм выдержит без полноценного отдыха? Сглупила – нужно было на ночь уйти в бомбоубежище. Возможно, хоть подремать получилось бы. Но почему-то побоялась, что там не усну…

Сын просыпается, когда я пытаюсь умоститься с ним в углу. Плачет. Он боится громких звуков и очень чутко спит. Не высыпается, как и я, стал нервным, часто капризничает. Он ещё не понимает, что происходит, но инстинктивно всего боится.

Совсем рядом что-то очень громко взрывается. Слышу звон осыпающегося стекла. Ещё один взрыв. Пол под нами вздрагивает, стены трясутся. В наш дом попали? Или в соседний? Ужас не даёт глубоко дышать… Словно угарным газом заволакивает квартиру. Сердце рвётся из груди. Что делать? А если следующий снаряд попадёт в нас? Почему я с вечера не пошла в убежище, как некоторые соседи?

Бомбят жилой массив. Кроме густонаселённых высоток, тут нет ничего – ни воинских частей поблизости, ни каких-либо серьёзных объектов, которые могут привлечь внимание противника.

Ваня плачет не переставая. Качаю его на руках как младенца, склоняясь низко-низко. Смогу ли я его прикрыть собой в случае попадания ракеты?

Когда всё наконец стихает, осматриваю повреждения. На балконе осыпались стёкла. В комнате – потрескались, но удержались благодаря скотчу. Что с этим делать – не знаю. Видела, что в других домах выбитые окна затягивали плёнкой. Но вряд ли я справлюсь с этим сама, а мужчин на нашей лестничной площадке нет. С другими соседями я не очень близко знакома.

На улицу страшно выглядывать: в нескольких местах неподалёку над домами клубится густой чёрный дым. Воют сирены пожарных машин. В перерывах между обстрелами город пытается тушить пожары и зализывать раны.

Светает. Ваня наконец засыпает. До звонка будильника – почти два часа. Но уснуть вряд ли смогу – нужно собирать осколки, чтобы ребёнок на них случайно не напоролся.

Рюкзачок с документами, сменой белья, аптечкой, бутылкой воды и сухарями лежит возле входа, в том самом углу, который кажется мне наиболее безопасным. Без него из дома я теперь не выхожу.

Одеваю спящего малыша – тороплюсь на работу. Звоню в соседнюю квартиру к бабе Ольге. Обычно она берёт к себе Ваню, когда я на работе, а в садик он по каким-то причинам не идёт. Школы и детские сады закрыли ещё в первые дни войны, и соседка очень выручает меня. Дверь никто не открывает. Нервничаю, поскольку не знаю, ходит ли транспорт и удастся ли мне добраться до больницы вовремя.

Из квартиры напротив выглядывает мальчик-подросток.

- Тётя Лиза, моя мама бабу Олю в больницу повезла, у неё стекло разбилось, и она сильно поранилась.

Ничего себе… Пока я осколки собирала, слышала какую-то возню на лестничной площадке, но не придала ей значение.

Ваню оставить не с кем. Возвращаюсь в квартиру, натягиваю на него комбинезон и сапоги, подхватываю на руки, потому что быстро ходить он ещё не умеет, и бегу вниз.

На работу опаздываю, но выговор не получаю – начальство относится с пониманием. Стоит мне переодеться и устроить Ваню в сестринской, как снова включается сирена. Больные, которые могут ходить, спускаются в бомбоубежище. Туда в последние дни начали постепенно переносить оборудование, организовали временные палаты и даже обустроили операционную. Мозг никак не может примириться с новой реальностью, но руки и ноги двигаются в верном направлении. Когда сирена стихает, начинают привозить раненых…

Целый день на ногах. Палаты и коридоры заполнены, а новые пациенты всё поступают. Ночь мы проводим в убежище. Бомбят почти не переставая. Оперировать и делать перевязки приходится под землёй. В здании отключается свет, но пока спасает генератор.

А утром я узнаю, что дома моего больше нет… Он не был моим в полном смысле слова, мы с Ваней второй год снимаем там квартиру. В ней остались все наши вещи и особый уютный мир, который присутствует в каждой квартире, где обитает счастливая семья.

Оставляю сына в больнице под присмотром дежурной санитарки и, сдав смену, еду домой. Пока не увижу глазами, отказываюсь верить… Глупое сердце надеется на чудо.

Части подъезда нет вообще. На месте нашей квартиры – обломки плит и арматура. Чудом уцелела одна стена, на которой висит большой яркий рисунок моего сына, его хорошо видно даже издалека. С ужасом думаю о соседях. Живы ли? Расспрашиваю собравшихся во дворе жильцов, но никто о них ничего не знает. Пожарные разбирают завалы.

Я не достаю телефон, чтобы запечатлеть увиденное… Уверена, этот кадр отложится на подкорке и будет со мной до самой смерти. Кажется, именно так выглядит моя разрушенная жизнь. Сжимаю кулаки от отчаяния и ненависти к тем, кто развязал эту чудовищную бессмысленную войну…

В тот момент я ещё не знаю, что это – лишь предвестник предстоящей катастрофы.

* * *

Третью неделю идёт война. Ни конца ни края... Мы с Ваней живём в убежище под больницей. Нам некуда идти, у нас больше ничего нет. Но главное – мы живы.

Беспокоюсь, что родители вот уже несколько дней не выходят на связь. Их село оккупировано. Очень надеюсь, что они не отвечают на звонки потому, что там не ловит телефон, а не потому, что… Нет, не могу, не хочу об этом думать. Всё обязательно будет хорошо. Ведь иначе не может быть?

За последнее время я видела много крови и смертей. И пора бы осознать, что война – это наша нынешняя реальность. Но привыкнуть к ней невозможно. И каждый раз, просыпаясь, мечтаю, чтобы она оказалась лишь ночным кошмаром.

В этом городе мы с сыном живём второй год. Я попала сюда почти случайно – учиться в интернатуре. После рождения Вани мне пришлось взять на год академотпуск. Заканчивала университет уже не так блестяще, как училась все предыдущие годы. Да и в столице оставляли в основном местных, а приезжих разбросали по их родным областям.

Вторая горбольница, в которую меня направили, славится своей хирургией, тут работают блестящие специалисты и можно многому научиться. Я ни разу не пожалела, что оказалась именно здесь.

А ещё тут ничего не напоминает мне о прошлом. О моей первой любви и несостоявшемся браке… Иногда пытаюсь представить, как могла бы сложиться наша с сыном жизнь, если бы я не настояла на разводе. Павел так легко отказался от меня… Вряд ли меня с ним ждало что-то хорошее.

С каждым днём в подвале появляется всё больше детей. Главврач ворчит, что тут не детский сад, а больница, но всё же выделил нам помещение. И сам каждый день непременно заглядывает сюда, чтобы поболтать с детворой. Сухой и строгий мужчина в окружении малышей неожиданно меняет свой образ – превращается в весёлого и доброго дедушку.

Каждый ребёнок реагирует на стресс по-разному. Кто-то постоянно плачет и зовёт свою маму, не желая расставаться с ней ни на минуту, кто-то забивается в угол и целыми днями молчит, а кто-то в силу возраста до конца не осознаёт происходящее и хулиганит, разбавляя напряжённую атмосферу непосредственным визгом… Многие за несколько дней подстраиваются под новые реалии. Играют, радуются мелочам. Но у всех в глазах читается страх…

Мамы установили график дежурств: мы с коллегами развлекаем нашу малышню по очереди в свободное от работы время. Иногда даже удаётся вывести их ненадолго на воздух в больничный двор. Пока дышим, разговариваем, заботимся друг о друге, жизнь продолжается.