Долго ещё семья переваривает оглушительную новость. Наутро уже не такой приветливый Степан всё-таки обихаживает коня, выводит гостю. Кондрат невозмутим.

— Ты уж прости, дядька Кондрат, что так всё выходит, — Яков запрыгивает на коня.

— Да ничо. Спасибо, что предупредил, — Кондрат оглядывается, крепкой рукой тянет племянника за плечо, что-то тихо говорит, затем строго смотрит. — Понимаешь? Постарайся. И тебе крепко поможет. На коне будешь, я не про него говорю, — Кондрат хлопает коня по плечу.

— Хорошо, дядька Кондрат. Это несложно. Сделаю.

Ближе к вечеру, когда спадает напряжённость хозяйственных работ, к Кондрату собирается народ, представительный и, сразу видно, уважаемый.

— С коммунистическим приветом, Митрич, — хозяин сидит на лавочке у палисадника с ранее пришедшим Игнатом, мужчиной крупным и с мощным брюхом, как и положено быть мельнику.

Митрич удостаивается звания по отчеству в силу возраста. Пока крепок, но вот-вот отойдёт от дел, благо есть, кому передать. И земли и всё остальное. Четверо сыновей, уже и внуки не пищат, а бегают, а дочек сам Митрич и в расчёт не берёт. Сплошные убытки от девок.

Спустя четверть часа, которые мужчины проводят за обстоятельной беседой, подходят ещё двое с немудрящими именами Фёдор и Ефим. Фёдор высокий и жилистый, Ефим пониже и плотнее.

— Ну, что собрались, наконец, кулацкие морды? — Веселится хозяин.

— Чего звал? — Недовольно спрашивает Фёдор, самый хмурый и неразговорчивый. Он только со своими овцами ласков, а людей не очень любит.

— По делу, Федя, по делу, — вздыхает хозяин, — пожара нет ещё, но вот-вот загорится.

Хитрый мужик Кондрат. Небось, и слова такого не знал «интрига», а раздраконить интерес, ему раз плюнуть. Заинтересованные мужики тянутся за хозяином в дом, садятся за стол, де красуется заранее распалённый и парящий самовар, рядом чашка с колотым сахаром, горка лепёшек и пряников на блюде.

Перекрестившись, да сняв картузы, мужики усаживаются и начинают слушать заготовленные речи.

— Помните, мужики, как с год назад приезжали важные комиссары? Уговаривали колхоз организовать, сулили всякое?

— Ага, помним, — прихлёбывает горячий чай Игнат, — наобещали столько, что хрен разгребёшь.

— Пара голодранцев вприпрыжку побежали, Кононов, да Лысков, — макает сахар в чай Ефим.

— А на следующий день так же вприпрыжку помчались обратно, — ехидно хихикает Митрич.

Мужики гомонят в стиле «ишь, чего удумали, босота комиссарская». Кондрат ухмыляется, но с грустинкой. Уходит их время. Да, уходит, но может получится сначала поставить знак вопроса в этом предложении «Уходит их время?», а потом и частицу «не»?

На крутом вираже они сейчас. И как, смогут пройти, отделавшись всего лишь хлопотами, или выбросит их в глубокий овраг. Выбирайся потом из него. Получится ли? Если только у детей, а то и внукам придётся расхлёбывать. Жизнь к мужикам российским редко милостива бывает.

— Яшка ко мне вчера приезжал…

— Племяш твой, что с комиссарами хороводится? — Прищуривается Митрич. Остальные затихают.

— Шутки кончились. Советская власть всех загонит в колхозы, если придётся — огнём и мечом.

— Прямо-таки…

— Сведения точные, из Москвы. За нас возьмутся в первую очередь. Если упрёмся, нас объявят врагами Советской власти и раскулачат.

— Это как? — Осторожно интересуется Игнат.

— Всё отнимут, погрузят на телеги и вывезут подальше. Превратят нас в голодранцев, и мы так же вприпрыжку поскачем в колхоз, только за полтысячи вёрст отсюда.

Над столом сгущается облако тяжёлого молчания. Чайком продолжает баловаться только Кондрат, безмятежно оглядывая гостей.

— Блядская грёбаная погань! — Неловкой руганью Фёдор впервые за чаепитием подаёт голос.

— Какие мнения будут ещё? — Насмешливо интересуется Кондрат.

— Пусть попробуют, — мрачно заявляет Ефим. — У меня не только обрез есть.

Мужики мрачно бурчат в том ключе, что и у них найдётся, чем встретить комиссаров.

— Бунт затеваете? — Интересуется Кондрат. — Пушки с броневиками у вас тоже есть?

— А ты чего лыбишься, я не пойму? — Грозно сдвигает брови Игнат.

— А меня не раскулачат, — нагло заявляет Кондрат.

— Это как? — Мужики спрашивают чуть не хором, продолжает Игнат. — На племяша своего надеешься?

— Не, — Кондрат неторопливо допивает остатки чая, — племяш мне поможет, конечно. Но не так. Хитрым манёвром вывернусь. Я первый в колхоз пойду, а вы, как хотите. Не пойдёте, так мельница, земли, скотинка ваша вся мне достанется. Я ж председателем стану.

Кондрат насмешливо оглядывает гостей, напрягшихся и готовых наброситься на будущего председателя.

— Ну, а кого ещё председателем ставить? Мужики ж наши не дураки Лыскова выбирать, а вас не будет.

Через час вместо самовара на столе стоит та самая заманчивая ягодная настойка. Мужики гомонят недовольно, но уже не так мрачно.

— Ты ж знаешь, Игнат, — Кондрат смотрит уже поблёскивающими от наливки глазами, — родители и я всей душой хотели Аньку за тебя отдать. Но вот поди ж ты, взбрыкнула девка, как кобылица сбрендившая. Чего ты до сих пор обижаешься? Прасковья твоя нисколь не хуже, ладная бабёнка…

— Да я чо уж… — размягчается мельник.

— И гляди, как вышло-то? Случился у неё Яшка и предупредил вовремя. Тут сам знаешь, главное, соломку вовремя подстелить…

Через два дня в село приезжает уполномоченная комиссия из трёх человек во главе с Яшкой Гершевичем.

С удивлением узнаю, что общее собрание проходило в том овраге, разделяющем село на две части. Только тогда Выселок ещё не было, как и кустов по краям. Всё выкашивалось начисто.

Сначала Яков разливается соловьём о великих преимуществах и привилегиях прогрессивного колхозного строя.

— Сладко поёт, — ехидно замечает Митрич, косясь на Кондрата.

— Чо-то он совсем разгулялся… — недовольничает на племянника мужик и орёт с места. — Яков, давай уже списки составляй! Терпежу нет, как в колхоз хотим!

Народ грохает дружным глумливым хохотом, громко полагая, что Кондрат шутковать удумал. Помощники Якова смотрят на Кондрата с угрюмым подозрением. Во взглядах читается угроза «Вот ужо тебе, кулацкая морда!».

— Хорошо! — Яков хлопает по столику, заботливо принесённому шныряющим рядом с уполномоченными Кононовым. — Кто хочет в колхоз, подходим, записываемся, расписываемся…

Тут же подскакивает Кононов, опередивший всех. Селяне приветствуют первопроходца насмешками.

— Он у нас всегда такой! Первым заходит — первым выходит! — Хохот снова прокатывается по оврагу. И вдруг становится неуверенным и быстро затихает. За баламутом Кононовым с серьёзным лицом стоит Кондрат с какими-то бумагами.

— Кондрат, ты чего там? — Неуверенно спрашивают из толпы, сидящей на склоне. — Бумажки какие-то…

Кондрат, дождавшись, когда Василий Кононов отойдёт, кладёт одну бумагу на стол, но сначала объявляет односельчанам:

— Заявление в колхоз. Всё честь по чести, — поднимает к глазам вторую бумагу и читает в полнейшей тишине, которую нарушает неслышимое до сих пор стрекотание кузнечиков. — Перечень имущества, которое пригодно к использованию с целью товарного производства, передаваемого в ведение колхоза «Красные Березняки» крестьянином Дробышевым Кондратом Петровичем.

— Маслобойка, со всем прилагаемым инвентарём, помещением, запасами и готовой продукцией. Что ещё не продано, — отмечает Кондрат в полнейшей тишине.

— Сыроварня, с помещением и всем прилагаемым оборудованием. Пока не работает, поэтому запасов сырья и готового продукта не имеется.

Лица комиссии по мере чтения становятся всё светлее и светлее. На Кондрата глядят с огромным удивлением. А он продолжает.

— Четыре лошади, годные под плуг. Одну, извините, пока себе оставлю под бричку, отвык уже пешком далеко ходить…

— Пять коров, от двух до четырёх отёлов, одна стельная. Одну тоже себе пока оставлю, а то моя хозяйка взвоет.