Аулиахан остановился в дверях. Курширмат подошел вплотную к Ушарову, чуть повернул голову в сторону, спросил:

— Ну?! Что привез?

— Важные новости, ваша светлость... Ваше поручение выполнено.

— Что ты хочешь, Петух, в награду? Говори! — милостиво промолвил Курширмат.

— Я полагаюсь на вашу щедрость, джан-додхо.

— Пусть будет по-твоему... — Курширмат рассмеялся, прошел к окну. На подоконнике стояла деревянная шкатулка, украшенная затейливой резьбой. — Открой и возьми сам, — предложил он.

Ушаров поднял крышку. В шкатулке, перегороженной на большие и маленькие отделения, лежали золотые монеты разного достоинства русской чеканки, отдельно бухарские «тилля», нитки жемчугов, серьги с бирюзой и жемчугом, браслеты, кольца, нательные кресты на цепочках, мужские, дамские часы, мешочки, очевидно, с деньгами или драгоценностями.

Ушаров опустил крышку. Бровь у Курширмата поднялась, он улыбнулся краем рта, повторил:

— Бери, Петух!

— Потом...

— Говори, что важное ты узнал для меня? — приказал Курширмат.

— В вагоны загружают карабины и винтовки.

— Почему грузят только оружие? — задал вопрос Аулиахан-тюря.

— Мне кажется, что командование опасается нападения на эшелон и задерживает погрузку патронов, — ответил Ушаров.

— Куда и когда отправят вагоны?

— Оружие предназначено для Пятой бригады Красных коммунаров. Бригада выгрузилась на станции Федченко...

— Мы это знаем, — произнес Курширмат.

Ушаров с достоинством поклонился, продолжал.

— Я не узнал пока срока отправки. Он еще не определен командованием. Очевидно, патроны загрузят после того, как закончат погрузку оружия. И сделают это в ночь отправки эшелона.

— То, что вы говорите, нам известно! Сколько будет оружия и патронов? — выкрикнул Курширмат.

— Эти «секреты» не стоят медной таньги, — добавил начальник разведки басмачей. — Они нам обошлись в два решета винограда...

— Но торговцы виноградом не скажут вам, когда будут погружены патроны, — заметил Николай с обидой. — И не узнают о часе отправки поезда...

— Я награжу тебя сейчас, — воскликнул Курширмат. — Но не вздумай обмануть меня! Я все проверю, что ты скажешь!

И верхняя тонкая губа с маленькими усиками поднялась в злой усмешке, обнажив белые крепкие зубы.

— Я знаю об этом, — признался Ушаров. Внезапно ему пришло на ум, что он может попытаться без малейшего риска для себя спровоцировать кровожадного курбаши на расправу над Карапетяном. Стоит только рассказать о происшествии на улице, об угрозе Карапетяна, угрозе, которая, приведи он ее в исполнение, могла провалить все надежды хозяина на патроны.

Курширмат подошел к стене, на которой висели халаты, снял первый попавшийся, накинул на плечи, поежился как будто от озноба, сказал Аулиахану:

— Прикажи подать обед. Петух проголодался.

— Нет, я пойду, — возразил Николай. — Сейчас дорог каждый час, и мне нужно спешить.

Курширмат прошел к подоконнику, откинул крышку шкатулки и извлек сшитый из хан-атласа мешочек, завязанный шелковым шнурком, протянул Ушарову со словами:

— Это тебе. Я всегда буду щедр с тобой, Петух! Бери, но служи мне верно!

Николай с поклоном обеими руками принял щедрый дар басмаческого главаря.

«Сейчас самое время сказать о Карапетяне. Возможно, он сам назовет мне Елишенко, или еще кого», — подумал Николай. Произнес: — Вы поручили мне очень ответственное дело. Пожалуйста, не присылайте ко мне Карапетяна. Боюсь, что он может помешать...

— Почему? — Курширмат вскинул голову, блеснули стекла очков.

Николай Александрович рассказал о происшествии возле кинематографа.

— Если бы его задержал патруль, он бы выдал меня, чтобы спастись от суда за дезертирство.

Курширмат вопросительно поглядел на начальника своей разведки, топнул ногой:

— Ну?! Что тебе известно?

— Мои люди видели, что их останавливали два красноармейца... Но их быстро отпустили.

— Что ты сказал — все правда? — обратился курбаши к Ушарову.

— Так точно, ваша светлость!

— И он сказал, что выдаст тебя, если ты его не спасешь?

— Так точно! Но вряд ли он привел бы угрозу в исполнение. Мы ведь старые друзья... — неуверенно продолжил Николай.

Курширмат движением руки остановил его.

— Аулиахан! Найти армянина! — и обращаясь к Николаю, заключил, не сдерживая ярости: — Ты, Петух, вероятно, не раз слышал о том, как я расправляюсь с изменниками и трусами! Сейчас ты это увидишь! Я велю сделать мне новый ящичек для ашичек[20] из его шкуры!

Курширмат полез за пазуху и извлек сафьяновый мешочек, затянутый шнурком, развязал его и высыпал на ладонь ашички. Дрожащими пальцами он уложил их одна к другой на ладони, присел и привычным жестом рассыпал кости по ковру.

— Чик... Алчи, еще алчи! Тава! Чик, — бормотал он, разглядывая кости. Вскочил, показал Аулиахану: — Смотри! Петух сказал правду! Найди Карапета!

И уже поостыв, но зло, резко произнес, обращаясь к Ушарову:

— Карапет больше не придет к тебе. Фаэтон будет всегда ждать у твоих дверей. Будь хитер и осторожен! Иди!

Николай Александрович вышел на открытую террасу дома в сопровождении Аулиахана-тюря. Огляделся. Большая усадьба стояла на холме. Приусадебный сад круто сбегал по холму к балке и поднимался на противоположный берег. Впереди и по правую руку высились отроги гор, вершины их венчали снежные папахи. Синели в складках гор ледники. Вот там, правее, под крутым горным кряжем раскинулись сады Вуадиля, скрытые ближними рыжими холмами.

Фаэтон ждал у ворот. Аулиахан-тюря крикнул возницу. Шестеро джигитов вскочили на коней, и когда фаэтон тронулся, двое поскакали впереди, а остальные пристроились по бокам и сзади.

В Яр-Мазаре Ушарова предупредили, что видели на Скобелевской дороге небольшой отряд милиции. Николай приказал извозчику ехать в объезд, проселками, и вернулся в город, когда на землю легли легкие сиреневые сумерки. Он почувствовал сильный голод. Вспомнил, что с утра не ел.

Но мысли его перенеслись в лагерь Курширмата. Может быть именно сейчас Аулиахан-тюря и его заплечных дел мастера ведут пристрастный допрос Ваграма Карапетяна. Они будут истязать его не ради того, чтобы выведать тайну или признание, а из садистской потребности видеть чужие страдания и кровь, возбуждающие их на новые зверства. Перед мысленным взором Николая Ушарова вставали картины леденящих кровь зверств басмачей над ранеными красноармейцами, сельскими активистами и членами их семей. Ваграм Карапетян служил за деньги тем, кто творил эти чудовищные мерзости. Он наводил басмачей на кишлаки, не охраняемые красноармейскими гарнизонами, ездил по поручению Курширмата на связь и за боеприпасами в Бухару и на Кавказ. Карапетяна следовало бы судить судом трибунала. Но Ушарова в создавшейся ситуации устраивала и расправа над ним вероломных басмачей. Это, понимал Николай Александрович, заставит Курширмата больше поверить ему, Ушарову. Он свернул на улицу, ведущую к штабу.

«Зайду, может еще застану Ходаровского, а если нет — домой. Приведу себя в порядок, отдохну и вечером — на доклад», — решил Николай Александрович.

— Ушел Ходаровский, — сообщил дежурный по штабу. — Ночью ожидают приезда кого-то из Туркфронта... Да, вот еще что, вас Мирюшев спрашивал...

— Давно спрашивал?

— Недавно. У себя он...

— Ну, скажи, что я домой пошел.

«Зачем я понадобился Михаилу? — подумал Ушаров. — Очевидно, что-нибудь уточнить хочет... Ладно, вечером увидимся».

Уже в сумерках Ушаров вошел во двор дома. Заметил, как с его появлением вскочили два красноармейца, сидевшие на ближнем крыльце. Уже у маленькой калитки, ведущей в палисадник, оглянулся и увидел, что эти двое идут следом.

Николай постучал в фанерную дверь прихожей с каким-то тревожным предчувствием. Он не услышал знакомых шагов Маши и ее обычного вопроса «Ты?!», но дверь отворилась. В небольшой прихожей стояли двое. Наганы в их руках были направлены на него, хозяина квартиры, и это было необычайно до абсурдности.