Передо мной на столе письма, копии документов, фотографии, старая карта Ферганской долины.

Вот удостоверение № 269: «Сим удостоверяю, что золотые часы за № 5199939 с надписью «От ВЧК. т. Ушарову за энергичную работу по раскрытию басмаческого шпионажа» выданы т. Ушарову Николаю Александровичу за его энергичную работу во время раскрытия басмаческой шпионской организации в г. Скобелеве[1] в октябре месяце 1920 года.

Подлинное подписал Полномочный представитель ВЧК на территории Туркестанской республики 1 ноября 1921 года».

А вот фото Николая Александровича Ушарова. На груди орден Боевого Красного Знамени, высшие боевые ордена первой и второй степени Бухарской Советской Республики. Каждый орден — награда за беззаветное мужество, за воинский подвиг, совершенный во имя революции и свободы. Вот выписка из приказа № 103 по Реввоенсовету Советской Республики от 23 июня 1923 года. «Награждается орденом «Красного Знамени» начальник разведывательного отдела штаба войск Бухарской группы Ушаров Николай Александрович за то, что, добровольно участвуя в боях в Западной Бухаре, в ночь с 10 на 11 октября 1922 года у Тикай-Гудука во главе эскадрона, увлекая бойцов личным примером, бросился в атаку и, будучи окружен превосходными силами противника, не растерялся и, убив трех человек в рукопашном бою, обратил остальных в бегство, чем много способствовал ликвидации банды...». Справка: Выдан знак ордена «Красное Знамя» за № 8361.

Николай сфотографировался после того, как последний эмир Бухары Сейид-Алим-Хан бежал за рубеж и для молодой Туркестанской республики наступили относительно мирные дни.

Нашей дружбе с Николаем Ушаровым без малого полвека. Я гляжу на его фотографию и вспоминаю огневую нашу молодость. В девятнадцатом году Николай был рядовым бойцом у меня в отряде, тогда же вступил в партию большевиков. Помню, как незадолго до гибели ко мне обратился мой друг Федор Михайлович Зазвонов, командовавший Андижан-Ошской группой красногвардейских войск:

— Маркович! Дай мне хорошего бойца в адъютанты. Только, чтобы собой повиднее. И грамотного обязательно. Ну мне подстать, одним словом, — улыбнулся он.

— Возьми Ушарова Николая!

Я выглянул в окно. Николай был во дворе, расседлывал коня у коновязи.

Через две-три минуты в комнату вошел молодой, лет двадцати красногвардеец.

— По вашему вызову, товарищ командующий, рядовой Ушаров явился, — отрапортовал он, взяв под козырек.

Ушаров был хорош собой: высокий, стройный, с густым румянцем на щеках.

— Стоять вольно, — произнес Зазвонов, оглядывая с головы до ног пришедшего. Николай, видимо, ему понравился.

— Грамотный? — спросил он.

— Так точно! Пять классов коммерческого училища.

— Службу знаешь?

— Второй год в эскадроне!

— Маркович, — обратился ко мне Федор Михайлович, — пиши приказ: рядовой Николай Ушаров отчисляется в штаб Андижан-Ошской группы войск.

Так из рядовых Николай стал неожиданно адъютантом одного из видных руководителей Ферганской Красной гвардии.

Ни тогда, ни много лет спустя я, впрочем, как и другие непосвященные, не догадывался, что Николай Ушаров — разведчик. Даже тогда, когда он был назначен начальником разведотдела Ферганского фронта, я не ведал, что он ведет невидимую и самую опасную борьбу с врагами революции, что его прямым начальником является Ян Петерс — сподвижник Дзержинского, полномочный представитель ВЧК в Туркестане. Именные часы и то руководство ВЧК сочло нужным вручить Николаю Александровичу спустя год после того, как Кривой Ширмат с остатками разгромленного войска ислама бежал из Ферганской долины.

Эта повесть воскрешает события двадцатого года — борьбу молодой Советской Туркестанской Республики с одним из своих многочисленных врагов — Курширматом, эмиром ляшкар баши — главнокомандующим войском ислама. Многие события повести рассказаны участником операции с эшелоном, ныне подполковником в отставке инвалидом Великой Отечественной войны — Николаем Александровичем Ушаровым.

Повествование ведется от лица Марка Полыковского.

Кровь, пролитая на раскаленные солнцем барханы, спекалась, не успев впитаться в песок. И у красноармейцев, и у джигитов из банды Кривого Ширмата она была одного цвета. Сперва алого, а позднее — почти черного.

Изнурительный кровопролитный бой с бандой Курширмата в песках Десяти Дервишей мог кончиться трагически для измученных длительной погоней за войском ислама полков Петра Митрофановича Парамонова. Уставшие сверх меры бойцы сделали все, что могли, и совершили невозможное: поднялись в атаку. Эта атака могла бы стать для них последней потому, что красноармейцы поклялись погибнуть, но не выпустить «эмира ляшкар баши».

Когда атака должна была вот-вот захлебнуться, громовое «ура» прокатилось над местом неравного поединка. Повторенный сыпучими барханами воинственный клич опрокинул, смял банду Курширмата. Это в бой влился полк особого назначения под командованием чеха интернационалиста Приходы.

Еще некоторое время слышались ружейные выстрелы. Потом наступила тишина, нарушаемая стонами раненых, конским ржаньем да бряцаньем оружия.

Курширмат, как затравленный зверь, вот уже несколько месяцев рыскал по Ферганской долине. Он оказался в положении волка, попавшего в облаву: куда бы ни кидался, повсюду натыкался на цепочку пугающих уже одним своим видом красных флажков — настороженных охотников, расставленных по номерам опытным егерем.

Курширмат уходил в Язъяванскую степь, окруженный мюридами, телохранителями, белым офицерьем, нашедшим у него временное спасение от неминуемой расплаты. Всё глубже и глубже в пески, усеянные сахарно-белыми костями погибших людей и коней. Банда двигалась под развернутым зеленым знаменем газавата — священной борьбы с Советской властью, оставляя след из трупов умерших на марше от ран.

«Эмир ляшкар баши» — главнокомандующий войском ислама (это звание Курширмат присвоил себе после зверской расправы над заманенным в ловушку Мадаминбеком, недавно сдавшимся Красной Армии) — иногда поднимался на гребень бархана, протирал полой халата запыленные синие стекла защитных очков, оглядывал единственным воспаленным глазом окрестности. Мельчайшая пыль разъедала веки. Он облизывал сухие, потрескавшиеся губы, слюна была горько-соленой.

Люди из его личной охраны разбили легкий шатер. Вокруг расположились джигиты, жгут костры. Курбаши уселся на белый войлочный коврик — привилегия, которой раньше пользовались только эмиры Бухары.

Скоро пять месяцев как случилось то, о чем долго тайно мечтал Курширмат: он смог назвать себя эмиром ляшкар баши и сесть на белый коврик. Огромный бриллиант кошачьим глазом светится на его руке. Перстень был доставлен ему вместе с пальцем убитого Мадамина. Голова же Мадаминбека досталась Халходже. Из одного кишлака в другой возил Халходжа голову изменника, надетую на пику, сея ужас среди населения, облагая данью и богатых и бедных во имя газавата.

...Курширмат потягивает чилим[2]. Чуть сладковатый, с привкусом гнильцы, дым анаши туманит голову. Сердце бьется все слабее, слабее: сейчас наступит кейф. Курширмат делает еще одну глубокую затяжку. Черная ночь опускается на пески. Сквозь синее стекло единственный глаз с трудом различает лица приближенных, расположившихся по другую сторону низенького, украшенного тонкой резьбой складного столика. Чуть поблескивают высокие бутылки на столике. Он снимает очки и исподлобья оглядывает сидящих. Вот Алексей Ситняковский, казачий есаул. Раньше он служил Мадаминбеку. Когда тот сдался Фрунзе, Ситняковский переметнулся к новому эмиру ляшкар баши. Военный советник полулежит, опираясь локтем на свернутый халат. Он цедит коньяк и изредка забрасывает в рот несколько сухих ягод винограда. Пьет и не пьянеет.