Подтянув колени к груди и уложив на них руки, а поверх — подбородок, я отрыто смотрю на Сапсана. Мне не хватает разговоров с ним. Я знаю, что сейчас его гложет любопытство о Древних Богах, но он не задает вопросов, стесняясь остальных. Сапсан не ищет выгоды, узнавая новое, он пытается разобраться в том, что Боги нарочно спутали. Может быть, я даже могла бы довериться ему. Ведь есть Иаро, который просто дал мне уйти, ничего не потребовав взамен, может, и Сапсан такой. И если попросить, он поможет освободиться.
Я смотрю на него. Он юн и добр, немного наивен, но верный. Славный малый.
Сапсан бросает на меня очередной взгляд и, уже поймав мой, скупо улыбается от неловкости.
Нет. Ты не предашь свое волчье племя, как я не предам свое.
— Пойду воды принесу, — объявляю всем и, повернув мясо на огне другим боком, собираюсь встать.
— Я схожу. — Вскакивает Сапсан и торопливо уходит к реке.
Меня смешит эта готовность помогать, даже когда не просят, и, провожая его взглядом, натыкаюсь как на каменную кладь на суровые, злые глаза Тумана. От растерянности даже поднимаю вверх руки: я не ворожу, нет моей вины. Туман выглядит так, будто собирается снова проткнуть мою ладонь ножом, я чую от него ярость вперемешку с ненавистью. Это не страшит, особенно когда рядом вода, но меньше всего сейчас мне нужна очередная рана.
— Я ничего не делала.
Даже Рутил перестает петь, ощутив напряжение.
— Ну-ка пойдем. — Отложив топор, он тянет за рукав Тумана. Тот упирается:
— А с ней…
— Да не надо ее охранять, не понял еще? — в сердцах восклицает Рутил и уводит Тумана далеко в сторону, я даже не могу увидеть их за кустами в темноте. И не подслушиваю. Возвращается Сапсан и, застав меня у костра в одиночестве, протягивает флягу, вопросительно кивая. Я пожимаю плечами. Мне не интересно.
— Расскажи об озере, из которого вышли Боги, — почти шепотом прошу я, вновь перевернув мясо. — Почему так важно оставаться на тех землях? Можно ведь увести женщин и детей, обосноваться подальше, там, где нет яда, а воины вроде Тумана могут жить возле озера по нескольку месяцев и меняться меж собой. — За все дни я не придумала ничего лучше, как ни силилась, и по-прежнему не нахожу объяснения, зачем кому-то из Богов заставлять хаасов жить в предгорье.
— Думаешь, мы не пытались спасти наших детей? — Сапсан сдержан, он не выказывает негодования, только я все равно вижу, что мои слова ранят его. — Ты жила в доме Рутила, эта часть селения строилась в отдалении, и несколько лет назад территория еще была пригодна для нас, а теперь все умирает и там. Мудрая как Сова поверила и убедила вождя в том, что земля действительно может быть отравлена, но почему мы начали вымирать? Разве не должны были тела привыкнуть и измениться? Это не яд, Жрица, это чья-то злая воля. Туман был единственным, кто вызвался отыскать демона, способного снять проклятье, и мне не известно, скольких они с Пауком замучили, прежде чем отыскать тебя, но твои молитвы действительно спасут нас.
Отчасти Сапсан прав, и хаасы действительно, выживая на одной территории, могли бы приспособиться, но яд бывает разный, и этот мог отравить землю и все живое на ней не сразу. Но слепая вера в меня еще хуже, чем вера в Богов, потому что, когда я не смогу оправдать ожиданий, меня скорее всего казнят, бросив в огонь. Я думаю, что в тихих землях наверняка нет никого, кроме ниад, а дикие леса уже уничтожили все следы пребывания человека. Там не найти тайных знаний и абсолютно не на что надеяться.
— Расскажи об озере, — повторяю, опасаясь возвращения остальных, нас прервут, и я ничего не разузнаю. — Все, что можешь.
— Оно высоко в горах, вода чистая и холодная, пресная, никогда не замерзает, какие бы морозы ни стояли, — начинает Сапсан, и я качаю головой — не то. — Согласно преданиям, селение стояло прямо на берегу, люди там были в безопасности, пока внизу кипели войны и царила разруха, разрастались Леса Смертников, а недра земли выплевывали лаву. Но однажды со дна стала подниматься пена, а рыбы всплывали кверху брюхом, воды стали горячими, над озером поднялся смог, густой и непроглядный. И Боги шагнули на сушу, оставляя под ногами выбоины, ломая горный камень, спускаясь к остальным своим детям, которые окончательно погрязли в грехах. Самым последним вернулся Хаас в волчьей шкуре, он разорвал тех, кто бросился на него с оружием, а остальных поставил на колени. Хаас взвыл, и мои предки в свете луны увидели, как он принимает человеческий облик, но тень волка осталась при нем. Люди безмолвствовали в страхе. Тогда Хаас заговорил, и от голоса его содрогнулись горы, он нарек племя хранителями и даровал людям силу, храбрость, выносливость, стойкость и вторую волчью тень. Великий Хаас сказал, что на дне озера есть проход, по которому можно добраться до центра планеты, и там, коснувшись раскаленного сияющего светила, похожего на солнце, человек может обратиться в Бога, и хранители должны оберегать сей ход от корыстных и властолюбивых людей.
— Почему вы не можете уйти? — я не задаю других, более очевидных вопросов, от которых вся легенда разлетится на куски.
— Потому что предки принесли клятву — соблюдать заветы и почитать святыню, спуститься жить ниже, а после Хаас добавил, что, оставив вверенные земли, мы утратим как силу, так и благосклонность, и обретем неистребимых врагов, но покуда остаемся верными, наши люди будут жить в мире, и любой, кто войдет в наш дом, желая вреда, не сможет его причинить.
Это значит, что, кроме как умереть, в тихих землях иного пути у меня нет. Волки не уйдут с предгорья: даже если я смогу убедить их в лживости предания, то не сумею дать иного объяснения, в которое хаасы уверуют так же сильно.
— Нет другого пути, — он вдруг запинается, растерянно смотрит на меня, приоткрыв рот. — Я забыл, как тебя зовут, — тихо признается Сапсан, смущенный и недоумевающий.
— Вы называете меня Жрицей, — нерешительно напоминаю ему, тоже оторопев. Если бы такое сказал Туман, я бы не усомнилась, что это очередная попытка выведать имя, но Сапсан не умеет хитрить.
Он неуловимо кивает и отворачивается, хватается за бумаги и что-то бегло пишет. Я выжидаю с минуту, но неловкость не уходит. Слышны шаги Рутила с Туманом.
— Сапсан?
— Все хорошо, — отмахивается он и качает головой, безмолвно прося не говорить при остальных.
Туман возвращается недовольным, Рутил же абсолютно невозмутим, он ободряюще взмахивает рукой, мол, решил вопрос, но мне все равно не по себе. С каждым из них у меня разные отношения, и я не верю им одинаково, но то, что хаасы перестают верить друг другу, многое усложнит. По-прежнему считая, что Сапсана и Рутила нельзя вести в тихие земли, я вдруг понимаю — остаться с Туманом один на один опасно. Вспоминается все: мешок на голове, почти сломанная рука, как он приложил меня о дерево и лбом о камень, Паук, монотонно наносивший удары, почти покалечив. Тогда меня спасли Ива и разглядевший выгоду вождь. Теперь каждый из хаасов пытается изобразить моего друга, я же напоминаю себе, что отложенная казнь не означает помилование, а отсутствие веревок — волю.
— Мясо почти сожгла, — понуро резюмирует Туман, снимая его с огня.
— Может, завтра мне лучше поехать с Рутилом? — деланно безразлично спрашиваю я, ожидая очередной злой взгляд. Боги не ведают, что там плещется в его черных глазах.
— Может, и лучше, — внезапно соглашается Туман. — Сумки перебросим утром. Главное, коню поклониться не забудь. Я устал.
Сапсан тоже не в настроении есть, и большая часть хорошо прожаренной дикой утки остается нетронутой. Этой ночью я лежу лицом к огню, потому что опасаюсь тех, кто рядом. Это странный вечер. А будит меня глубокой ночью предчувствие беды. Туман уже на ногах, всматривается в темноту и поддерживает вновь разведенный огонь. Я переворачиваюсь на спину и вытягиваю перед собой руку, чтобы послушать ветер.
— Пума. Далеко. Спи. — коротко говорит он тихо, чтобы не разбудить остальных. — Чутье у тебя… — то ли сокрушается, то ли восхищается — мне не разобрать. Туман спокоен, ничего в его поведении не напоминает о приступе злости пару часов назад.
