– Ишь, ведь ироды! Что здесь натворили.

Не здороваясь, с порога закричала она Насте, всхлипывающей сквозь слезы, ручейками, стекающими по молодым, крепким щекам.

– Настюша! Слезами горю не поможешь. Приходили сюда сегодня милицейские, все перевернули окаянные, искали что-то у Фотия плохое. А что же может находиться плохого у нашего батюшки? Да, и сказывали они, что арестовали они Фотия за эту самую…антиправительственную деятельность. А наш батюшка такой ласковый, со всеми приветливый. Ну, какой же он враг и вредитель для народа. Так, что девонька, вот такие тут дела у нас творились, пока ты на своей работе за больными ухаживала. А, мне теперь впору, самой за тобою ходить. Погляди, какая ты теперь сидишь, вся скукожилась, да и плачешь. Сейчас же пойдем ко мне домой. Там я тебя чайком попою, да и отдохнешь маленько. А потом мы с тобою наведем здесь порядок. Ну, а завтра с утра, мы с тобою что-нибудь и придумаем: как вызволить из участка нашего Фотия.

Настя не слушала бесконечный поток словесных высказываний словоохотливой соседки, которая, без всякого сомнения, желала ей только добра. Сейчас, у нее в голове прочно засело одно: почему пострадала именно наша семья? Почему не с соседями, не с кем-либо другими, а именно с нашей семьей? Она вспомнила слова дяди, который часто говорил: «На все воля Божия. Все что с нами случается в жизни: и хорошее и плохое идет на пользу нашей бессмертной душе, и часто, все, что нам кажется плохим в нашей жизни для нас, в последующем, вовсе окажется своевременным и необходимым для нашего дальнейшего развития». Вскоре Настя успокоилась.

Отдохнув, они с соседкой быстренько навели порядок в разорённой квартире, и Настя через короткое время спала крепким сном, хотя совсем недавно ей казалось, что ночью она вовсе не заснет, и будет терзаться душевными сомнениями. На допросе у Хватова, отец Фотий не говорил и спокойно смотрел на следователя, иногда, правой рукой проводя по окладистой бороде, словно подобным жестом он успокаивался. Священник отрицал всякую причастность к слесарю Воробьеву, связь с которым старался найти Хватов. Фотий заявлял, что не имеет чести знать данного гражданина и, тем более, вести с ним какие-либо беседы о политике и руководителях страны. Когда же Хватов сказал, что отсутствие знакомства для него не суть важно и у него на руках имеется письменное заявление от Воробьева, в котором последний утверждал, что священник склонял его к антиправительственной пропаганде, Фотий улыбнулся на его высказывания.

– Воля ваша, гражданин следователь. Вы нам, простым гражданам, можете приписать все, что вам угодно, если будет выгодно вам и вашему начальству. Можете объявить меня китайским шпионом, когда сочтете необходимым. Ответственно вам заявляю: я лояльно отношусь к нашей власти, и ни в каких антиправительственных организациях не состоял и не намерен делать подобного. Вы должны понимать, что я имею духовный сан и превосходно знаю как вести перед властями. Любая власть – это власть от нашего Господа. И, по христианским убеждениям выступать против нашей власти я не могу. Вам понятно положение вещей: гражданин или господин следователь?

– Хорошо вы сочиняете ваши поповские штучки, гражданин Хребтов. Но, я нисколько не верю подобным россказням, будто вы чисты перед законом и страной, словно пушистый агнец. Перейдем к следующему эпизоду. Что вы можете рассказать о сокровищах, которые вы спрятали от государства в бывшем Никольском храме, где ранее были настоятелем? Думаете, что нашим органам про сокровища ничего не известно? Ошибаетесь Хребтов. Мы достоверно знаем о кладе из самых разнообразных источников. Вы спрашиваете меня: какие источники? Не скажу, и знать вам не надо. А, что вы сами скажете по этому поводу? При тесном сотрудничестве с органами и, тем более, если укажете нам точное местонахождение барского клада, я обещаю вам содействие в незамедлительном освобождении и прекращение всех следственных действий в отношении не только вас, но и всех членов вашей семьи. Вам понятно, Хребтов?

Эдуард откинулся назад, на спинку старого кожаного кресла и глубоко затянувшись сигаретой, пустил перед собой, чуть ли не в лицо, сидящему перед ним отцу Фотию, сплошную, синеватую струю табачного дыма. Он выжидательно и внимательно смотрел на лицо вражеского служителя культа, как он называл священника за глаза, и приготовился опытным, наметанным глазом замечать малейшие изменения, могущие возникнуть в лице Фотия при упоминании о спрятанном кладе. Но, подследственный и глазом не повел. Он нахмурил лоб, отчего лицо его приняло более серьёзное и строгое выражение, чем оно было раньше.

– Ни о каком кладе я ничего не знаю, гражданин следователь. Скорее всего, это слухи, которые витали среди обывателей в моем бывшем приходе, о якобы зарытом там кладе старого барина Истоминского. Думаю, что и вы повелись на вымыслы, гражданин следователь. Решительно заявляю вам, что слухи о сокровищах, – плоды людей с богатой фантазией, не имеющие под собою никакой реальной основы. В любом случае и положении вещей, я бы ничего не сообщил вам о кладе, так как вы человек не православный и не государственный служащий, а сборщик дани или налогов, радеющий о собственной выгоде.

Лицо Хватова побагровело от нахлынувшего на него приступа ярости. Он не владел собою. Следователь с размаху ударил отца Фотия по лицу, с такой силой, что тот упал на пол, ударившись о пол головой. Вызвав конвойного, он приказал не спускать с него глаз.

– Все что он скажет, запоминайте. Задержанный для нас опасен, и от него можно ожидать всего.

Полковник пришел в ярость, узнав, что Хватов избил подозреваемого и долго и пристально смотрел на стоящего перед ним на вытяжке следователя.

– Ты, что опять учудил? Надо так постараться? Поп заработал у тебя хорошее сотрясение мозга. А, хочешь, я тебе сейчас его сделаю? Он потряс увесистым кулаком перед лицом Хватова. – Пять суток домашнего ареста и…смотри у меня. Никуда больше ни шагу. Затаись как мышь в своей норе, как будто тебя вовсе и не было. Дела незаконченные, возьми домой и работай, работай над ними. Через неделю мне доложишь о выполнении. Понял капитан! А дело Хребтова немедленно передай Ульянову. Я отстраняю тебя от дальнейшего расследования. Понял, скотина! Кругом шагом, марш!

Соколов рассвирепел не на шутку. Ему надо было избегать любых осложнений и недоразумений по службе. Буквально, в ближайшие дни мог состояться долгожданный перевод в столицу. И, поэтому, незначительная ошибка в работе его отдела могла стоить ему дальнейшей карьеры. Завистники и его недоброжелатели, как он считал, зорко наблюдали за каждым шагом полковника и только ждут-недождуться, когда он сделает ошибку. Несомненно, что они постараются воспользоваться промахами Соколова. В этом полковник больше нисколько не сомневался. Во время следственных мероприятий, проходящих при участии следователя Ульянова, отец Фотий вел спокойно и доброжелательно. Он не кричал на следователя, ни бранился вслух и не рвал одежду, как иногда делали многие подследственные от беспомощности и бессилия на изощренных допросах. Фотий спокойно и кратко отвечал на задаваемые вопросы и, чем больше продолжалось общение Ульянова со священником, следователь с каждым допросом убеждался в его невиновности и склонялся к выводу, что Хватов, на скорую руку, сфабриковал наспех сырое дело с неизвестными целями. Появились серьезные основания заканчивать и отпускать священника. Против него не было никаких прямых улик и доказательств о его связях, с раннее арестованным ремесленником, подозреваемым в антисоветской деятельности. Доложив соображения о невиновности священника, Ульянов, сейчас, стоял перед полковником и докладывал о ходе следствия. Соколов небрежно развалясь в любимом кресле, лениво перебирал страницы затянувшегося уголовного дела.

– Ты говоришь, что нет никаких доказательств антиправительственной деятельности попа? А может ты плохо искал, капитан? Наш Хватов утверждал, что правительственные газеты с портретами вождя, поп использовал совсем не по назначению. Не с целью изучения трудов членов Центрального Комитета, а для глумления над ними. А, ты хорошо должен знать, капитан, что все подобные глумления значат для лиц, находящихся вверху. Соколов, протянутой рукой, привстав, показал на знакомый всем портрет, висящий в кабинете. – Вожди предупреждают нас всегда быть бдительными и внимательными. Враг не дремлет и не спит. Он только и думает, как ослабить нашу страну и выставить ее в неприглядном свете перед гидрой мирового капитализма.