Хватов не спеша опустился на плохо окрашенную скамейку, примыкающую к стене, ограничивающую соседний парк от двора мрачного, казенного заведения, именуемого городским отделом милиции. Сюда приходили курить на воздухе сотрудники отдела, обдумывая и планируя розыскные мероприятия. Другие сидели и отдыхали, бездумно поглядывая по сторонам и не останавливая взгляд на чем-либо определенном. Мысли о работе временно улетали полностью, далеко-далеко. Голова обычно, освобождалась от различного ненужного мысленного мусора, и нервное постоянное напряжение сменялось привычным рабочим тонусом. Хватов с рассеянным видом скользил, как бы невидящим взглядом, по белой, оштукатуренной стене с темными, неровными разводами. Затем взор устремился на мощные кроны старых лип и развесистых кленов, разноцветные листья которых зависали в прозрачном, сентябрьском воздухе и медленно покружив, плавно падали к ногам Хватова. Нервная внутренняя дрожь, раньше охватившая Эдуарда от всех неприятных для него известий, незаметными, небольшими, но ощутимыми для него некими полосами, стала, как бы угасать и исчезать, словно ее и не было. В освободившейся, опустошенной от всех ненужных мыслей голове Хватова вызревали четкие потоки, складывающихся в уме комбинаций его дальнейших действий.

Булыжная мостовая, выложенная старым, ущербленным от времени камнем, заканчивалась возле двухэтажного домика из потускневшего с прозеленью красного кирпича, с старинными оконными проемами в виде арочных полусводов. По переднему краю, почтенного здания, красовались остатки, когда-то ранее установленной пышной лепнины в виде цветочных розеток и виноградных листьев. Здание явно носило на себе следы былой роскоши, от которой, в послереволюционные годы мало что осталось. На втором этаже заведения располагалась сапожная артель «Большевик». Хватов, в сопровождении сотрудника милиции поднялся по высокой, скрипучей лестнице с облупленными лакированными перилами в эту сапожную мастерскую, где ныне, в качестве мастера по ремонту обуви, трудился бывший настоятель Никольского храма отец Фотий. Нынешняя власть обязывала каждого трудоспособного, заниматься общественно-полезным трудом. Она неукоснительно подвергала различным гонениям и притеснениям, всех «чуждых пролетарской власти», которые старались избегать любой работы. К настоящему, производительному труду власти относили прежде всех тех, кто что-то производил нечто материальное, вещественное, то есть предметы, какие можно было посмотреть, пощупать и потрогать руками и, наконец, можно было, в конце концов, и понюхать для пущей достоверности. Трудом не считались духовные иллюзорные представления в виде духовных служб, молитв и таинств и, поэтому, нынешняя власть, если и полностью не запрещала подобные действия православной церкви, установленные ее канонами, но и не поддерживала и не помогала в содержании храмов и монастырей.

Фотий Игнатьевич Хребтов, некогда, лет двадцать тому назад служил настоятелем Никольского сельского храма и нес в нем послушание до тех пор, пока храм и принадлежащие ему здания большевики не закрыли и не превратили в хозяйственные и продовольственные склады, которые месяц тому назад осматривал Хватов. Хребтов был вынужден переехать в районный город Колково. В нем проживала его племянница Анастасия, незамужняя девушка лет двадцати. Анастасия стала владелицей собственной квартиры после смерти матери, умершей три года тому назад после тяжелого заболевания. Так как в городе, по решению городских властей, были закрыты все имеющиеся храмы, отец Фотий был вынужден оставить регулярное духовное служение и на жизнь зарабатывал сапожным мастерством. Раньше его покойный батюшка, держал собственную сапожную мастерскую. Пытливый и способный мальчик, до поступления в духовную семинарию, успешно мог в свои шестнадцать лет сшить добротные мужские сапоги и сделать полный ремонт всех видов обуви. Сейчас, приобретенное им ранее умение, Фотий в полной мере использовал в повседневной жизни, зарабатывая сапожным мастерством на хлеб и на все остальное. Иногда, его приглашали для отпевания умерших и для крещения малышей местные жители, преимущественно женщины. Обряды, как правило, проводились тайно и без особой, лишней огласки для окружающих. Отец Фотий, никому не отказывал в проведение таинств. О действиях священника знала и местная власть, но все же смотрела на подпольные службы сквозь пальцы. Полностью все православные таинства в стране не были запрещены, хотя и проводилась жесткая, атеистическая пропаганда и ограничения для действующих служителей культа. Сейчас бывший настоятель рассматривался как обычный квалифицированный рабочий, укладывающийся в рамки действующего строя. Когда Хватов подошел к мастеру, Фотий кривым сапожным ножом из куска толстой свиной кожи выкраивал заготовку для подошвы сапога, нуждающегося в основательном ремонте. Работа требовала немалых физических усилий и, поэтому, у мастера вздулись и посинели вены рук от чрезмерного усилия и на широком лбу выступили мелкие капельки пота. В воздухе мастерской носились и витали разнообразные запахи, которые смешивались и соединялись друг с другом, образуя самые причудливые ароматы, начиная от запаха свежей сыромятной кожи и кончая резкими запахами ацетона и сапожного крема. Двое других мастеровых, склонившись над изделиями, пытались сочинить или, по крайней мере, сшить что-либо подобающее из разнообразной, требующей срочного ремонта, обувки. Отремонтированные вещи разместились на больших стеллажах, занимающих значительную часть помещения.

– Гражданин Хребтов, я следователь Хватов. Вам надо пройти со мной для дачи показаний по одному делу, которое я сейчас веду.

Ничуть не удивившись такому повороту вещей, Фотий не спеша отложил в сторону вырезанную заготовку подошвы и спокойно, произнес:

– Я к вашим услугам гражданин следователь. Если вам от меня надо каких-либо объяснений, – всегда готов их вам дать. На все – воля Божья.

Он тщательно перекрестился и внимательно посмотрел на Хватова.

– Может, мы на месте поговорим, гражданин следователь? У меня и у моих товарищей много работы накопилось! Отлично знаете, что на дворе глубокая осень. Известно, что крепкая и надежная обувь сейчас всем требуется.

– У меня тоже работы, больше чем следует, гражданин Хребтов. Так, что Хребтов пошли со мной, иначе мне придется применять силу.

Окинув цепким, профессиональным взглядом рабочий верстак мастера, Эдуард заметил, что один из башмаков, принесенный, для срочной починки, завернут в старую, истрепанную газету. Торопливо развернув подозрительный сверток, он прочитал истертый тусклый заголовок газеты Сталинской правды с испачканным гуталином портретом вождя.

«Газету и башмак мне надо обязательно прихватить с собою. Пусть прокурор знает, как враг обращается с нашими вождями. Улики, как я полагаю, обязательно мне пригодятся». Заодно, выждав подходящий момент, когда Фотий переодевался в повседневную одежду, незаметным для посторонних глаз движением, Эдуард смахнул себе в сумку сапожный нож мастера и куски кожи, в изобилии лежащих на верстаке. Немалый, следовательский опыт давал ему знать, что все вещи могут пригодиться в дальнейшем, при фабрикации дела о так называемых «врагах народа». Вернувшись поздно домой, Анастасия Невзорова, или, попросту, Настенька, как звали ее знакомые и соседи, в своей квартире застала полный разгром. Старые шкафы распахнуты настежь. Повседневная одежда, небрежно вытащенная, раскинута или скомканными грудками лежала, где придется. Все содержимое ящиков было разбросано по уютной двухкомнатной квартире. Часть тарелок и чашек на кухне были разбиты и их осколки усеяли всю поверхность пола. «Батюшки, святы! Что здесь произошло? И где мой дядя? Он должен быть уже дома. Работу он обычно заканчивает после полудня».

Она прислонилось спиной к стене, опустилась на пол и заплакала. «Что же мне делать? Надо идти и сообщить в милицию. Может они, что знают?» В открытую дверь заглянула соседка, тетка Наталья, проживающая рядом, в соседней квартире.