— А разве недостаточно того, что я сказала. По-вашему, учитель каждый свой поступок должен объяснять ученикам? Может быть, прикажете еще одобрение их получать? — Елена Павловна не скрывала иронии.

— Нет, я так не думаю, однако не могу понять вашего пренебрежения к мнению учеников, кстати, уже далеко не детей. Не кажется ли вам, Елена Павловна, что вы, — Нина Васильевна сделала паузу, подбирая слова, — несколько прямолинейны в отношениях с учениками, ко всем подходите с одной меркой, требуете беспрекословного подчинения и послушания, не считаясь с их желаниями и интересами?

— Кажется, я не первый год в школе, — обиженно поджала губы Елена Павловна.

— Верно, — вздохнула Нина Васильевна, — но все же я вынуждена просить вас подходить внимательнее к каждому ученику.

Особенно раздражал Елену Павловну Лазарев. И не столько ошибочностью взглядов, как ей казалось, а скорее своим упрямством, стремлением настоять на своем.

Отношения Славки с Еленой Павловной окончательно испортились после того, как она поставила ему единицу за сочинение по «Преступлению и наказанию». Нет, в сочинении не было ошибок с точки зрения грамотности и стиля изложения, оно, как и предыдущие работы Славки, было безупречным. Но он «посмел», — она так и сказала потом при разборе в классе, — не согласиться с «официальной», это слово Елена Павловна произнесла с особым ударением, точкой зрения.

— Я имею полное право высказывать свой взгляд на творчество любого писателя, — категорически заявил Славка.

Нина Васильевна настойчиво пыталась убедить учительницу, что она не совсем права.

— Разве у нас, у взрослых, не почитается как достоинство способность отстаивать свои убеждения, не менять их по первому требованию? — говорила она Елене Павловне.

— Это обычное мальчишеское упрямство, не более того.

— Ну почему же упрямство? Потому, что его точка зрения не совпадает с вашей или моей?

— С общепринятой…

— Хорошо, — согласилась Нина Васильевна, — тогда давайте искать способ изменить его взгляд, а не обрушиваться на Лазарева только потому, что он посмел «свое суждение иметь».

Елена Павловна оставалась непреклонной и по-прежнему видела в Славкином поступке лишь злой умысел.

В институте Калетдиновой не оказалось: начались зимние каникулы. Хозяйка квартиры, которую она снимала, сообщила, что квартирантка уехала, кажется, к родителям в райцентр, расположенный в тридцати километрах от города. В личном деле оказался и адрес родителей.

Наутро друзья приехали в райцентр и подъехали к старому дому. Их встретил пожилой мужчина, с громадными, похожими на усы, бровями. Вошли во двор, по которому металось в поисках пищи неисчислимое количество кур. Громадный волкодав рвался с цепи и отчаянно лаял на незнакомцев.

— Зуфар Анварович, нам нужно поговорить с вашей дочерью, — после того как они представились, сказал Туйчиев.

— А ее нет дома.

— Где же она? — громко спросил Соснин, стараясь перекричать собаку.

— Не знаю. Вообще-то обещала на каникулы приехать. Да, видно, задержалась. Случилось что? — забеспокоился хозяин.

— Может быть, жена знает? — не отвечая на вопрос, спросил Туйчиев.

— Вера осенью умерла, — тихо ответил Зуфар Анварович.

— Извините. Мы не знали. Вашей дочери в городе нет. Где, по-вашему, она может сейчас находиться?

— Ой, не иначе произошло с ней что? — снова заволновался хозяин.

— Пока оснований для беспокойства нет. Просто она нам очень нужна. Так куда она могла поехать?

— Ума не приложу, — Калетдинов потер подбородок. — Может, к племяннику в Ригу. Это двоюродной сестры моей сын, — пояснил он. — Летом собиралась, да не вышло, может, сейчас туда поехала? Вот адрес у меня. Она переписывалась. Вообще-то она у меня самостоятельная. С родителями не считается. После смерти-матери совсем отбилась от рук, — пожаловался он. — Больше вроде некуда ей ехать. Хотя, кто ее знает, — задумчиво произнес Калетдинов.

К обеду Туйчиев и Соснин вернулись в город.

Полученные от отца Калетдиновой сведения не только не внесли ясности в вопрос, где бы она могла находиться, но и заставили по-новому взглянуть на зловещий подарок. Он ведь передавался от брата из Риги? Что это? Случайное совпадение или какая-то зацепка?

Вполне возможно, что передававший магнитофон сказал Гуриной первое, что пришло ему в голову. Но с другой стороны, так тщательно продумав все детали, покушавшийся вряд ли мог действовать здесь необдуманно. Значит, он знал, что у Калетдиновой есть брат в Риге. Кто же он, знающий такие подробности о ее семье? А может быть, это действительно дело рук брата? И хотя пока неясно, зачем это ему понадобилось, по крайней мере исключить полностью такое предположение — нет никаких оснований. Да и отец говорил о нем не совсем дружелюбно, будто что-то недоговаривал.

Сомнения, сомнения и еще раз сомнения… Разрешить их в известной мере могла поездка в Ригу. Можно, конечно, поручить выяснение рижским коллегам, но лучше, если это сделает тот, кто знает все тонкости дела. И на следующий день, с разрешения начальства, Туйчиев вылетел в Ригу.

Дверь кабинета завуча школы Нины Васильевны Волынской приоткрылась, и в нее просунулась вихрастая голова Славки.

— Нина Васильевна, вы меня вызывали?

Не поднимая головы от классных журналов, завуч утвердительно кивнула.

— Заходите, Лазарев, садитесь, — строго произнесла она.

Славка уселся на краешек стула, дальний от стола, и выжидающе посмотрел на Нину Васильевну.

Завуч отодвинула от себя журналы, сняла очки, и тут Славка впервые обратил внимание, какие у Нины Васильевны добрые, усталые глаза, и ему вдруг стало как-то не по себе. Его охватило чувство неловкости: сколько беспокойства причиняет он этой седеющей, некрасивой женщине, которая к нему всегда относилась с пониманием.

— Расскажите, Лазарев, что за инцидент произошел у вас на уроке литературы?

— Нина Васильевна, очень прошу, не надо меня на «вы» называть. — Он растянуто-певуче произнес слово «очень», и было в нем столько непосредственности, что Нина Васильевна, продолжая сохранять строгость, слегка улыбнулась.

— Хорошо, Слава. Я слушаю тебя.

— Честное слово, я ни в чем не виноват… — Славка заговорил быстро, а выражение его лица было таким, что тот, кто не знал его, сразу бы поверил ему. Но Нина Васильевна слушала его, подперев рукой подбородок, и весь ее вид ясно свидетельствовал: ей хорошо известно, что последует за Славкиным честным словом.

— Понимаете, это все проклятый генетический код, доставшийся мне от предков, — он показал рукой на грудь, призывая посмотреть и убедиться: именно там и заключен этот код. — Я бессилен что-либо изменить. На литературе я выполнял лишь заложенную во мне программу, — сокрушенно развел он руками.

— Ох, Слава, Слава… — укоризненно покачала завуч головой.

— Нет, Нина Васильевна, правда. Я даже пытаюсь расшифровать его, надо же управлять собой, но пока безуспешно, — на полном серьезе закончил он и виновато опустил голову.

Славка нравился Нине Васильевне, и новое ЧП с Лазаревым, ее искренне расстроило. Елена Павловна пожаловалась, что Лазарев в присутствии всего класса нагрубил ей, и требовала принять, наконец, к нему самые строгие меры.

— Понимаете, Нина Васильевна, просто я поблагодарил Елену Павловну, — начал Славка на предложение завуча рассказать, как было дело. — В общем, я встал и сказал: «Елена Павловна, большое вам спасибо за замечательную нотацию, которую вы нам сейчас прочитали. Теперь нам хочется жить и учиться еще лучше!»

Нина Васильевна внимательно и строго посмотрела на мальчика и тихо спросила:

— Тебе не стыдно, Слава?

И оттого, что она не распекала его, не кричала, не грозила, а просто по-матерински обратилась к нему, Славке стало не по себе. Он смущенно опустил голову.

— Я извинюсь, Нина Васильевна… в присутствии всего класса…